на завод. Добровольцев у него хватало, а телег — не было… И теперь Красной Армии нужны не только добровольцы — нужен хлеб. Хлеб, понимаете! Сколько, Борин, в прошлом году зерна намолотили?
— Сто восемьдесят две тысячи пудов, — отрапортовал я.
— Сто восемьдесят две тысячи пудов! Так этим же хлебом, — воскликнул военком, — целую воинскую часть можно год кормить! Теперь подумайте, где вы больше пользы принесёте: на фронте с винтовкой или за штурвалом комбайна, с вашей, можно сказать, рекордной выработкой?
ПРОВЕРЬ ЕЁ ХАРАКТЕР И КАПРИЗЫ…
И в мирное время и в начале войны комбайн был моим оружием. Я берёг его, содержал в исправности, сколько мог улучшал и испытывал.
Каждый год в нашей стране, на земле и под землёй, на воде и в воздухе, проверялись тысячи экспериментальных машин. Несколько новых машин испытывал и «Ростсельмаш». Многими нитями мы были связаны с заводским коллективом. Жили с ним одними думами: как улучшить уборочную машину, сократить потери при уборке урожая, сохранить жизнь в зерне. Комбайнёры бывали в цехах «Ростсельмаша», и инженеры завода нас не обходили.
Приезжает однажды Иван Иванович и говорит:
— С двумя машинами ты как будто бы справляешься, а что, если тебе третью дать?
— Какую?
— Новую, экспериментальную. Возьмёшься испытать её?
Тогда я работал на двух комбайнах, а тут мне предлагают третий, да такой, каких ни у кого на Кубани и не бывало. Заманчивое предложение. Я знал: прежде чем попасть на поля, машины по нескольку лет проверяются на государственных машиноиспытательных станциях, расположенных в разных зонах страны. Такая станция была создана и в Краснодарском крае: Ново-Кубанская МИС.
— Разве там испытания не проводятся?
— Проводятся, — ответил Фомин, но одно не мешает другому. Заводу надо знать, как машина пошлёт себя в производственных условиях, как она будет работать с наибольшей нагрузкой, какой приговор подпишут ей комбайнёры.
Иван Иванович говорил неторопливо, взвешивая каждое слово:
— После обкатки дай ей самую что ни на есть большую нагрузку. Испытывай не на редких, лёгких хлебах, а на густых, тяжёлых, и тогда, как говорил Валерий Чкалов, мы узнаем характер машины, её капризы.
Условия работы лётчика-испытателя и комбайнёра-испытателя, разумеется, разные. Тот, кто водит экспериментальный комбайн, не рискует ни своей жизнью, ни жизнью своих товарищей, как это бывает с пилотом, испытывающим машину в воздухе.
Но мы тоже рискуем. У нас на карту ставится урожай. Мы рискуем оставить колхозников без хлеба, если при проверке качества машины умолчим о её существенных недостатках, тогда от экспериментального комбайна пойдут близнецы — тысячи и тысячи несовершенных машин.
В первый же день испытания колхозники потребовали отцепить двухкамерный полово- соломоколнитель. Возле него нельзя было стоять: полова разлеталась по полю, била в глаза. Те, кто обслуживал комбайн, решительно настаивали: пускай завод заменит новинку и пришлёт старый однокамерный копнитель.
Звоню на «Ростсельмаш». У телефона Иван Иванович. Высказываю ему нашу обиду и ругаю тех, кто придумал двухкамерный полово-соломокопнитель.
— Отцеплять не следует, — ответил Фомин, — приеду, разберёмся.
Приехал Фомин и согласился с нами. Пришлось заводу заменить копнитель и хорошенько подумать над тем, как исправить ошибку конструктора.
— Ну, а «шестёрка» как работает? — поинтересовался Иван Иванович, подходя к серийной машине.
— Ладная машина.
— А соломокопнитель?
— Работает, только угольники у каркаса слабые. Не выдерживают нагрузки.
— За лето сколько убрали гектаров?
Я назвал четырёхзначную цифру.
— О, так это же восемь сезонных норм! — воскликнул Фомин. — Ничего себе нагрузочка! Значит, выжимаете?
— Да, выжимаем из машины всё, что она способна дать.
Испытывали мы не только ростовские машины. В сороковом году поступил из Запорожья экспериментальный широкозахватный комбайн. Пройдёт по степи — и двенадцатиметровой хлебной полосы как не бывало! За лето мы узнали характер новой машины, её капризы и написали об этом заводу. Конструктор согласился с нами, поправил что надо и снова попросил испытать машину.
Из Запорожья комбайн отправили как раз 21 июня 1941 года, но он к нам не дошёл. Гитлеровцы разбомбили железнодорожный состав, в котором на открытой платформе находилась опытная машина. После налёта авиации от машины остались лишь куски железа да обгоревшие доски. Жаль было потерянного комбайна. Хорошим помощником он мог быть в военную пору.
ПРИКАЗ ЕСТЬ ПРИКАЗ
Итак, в райвоенкомате я получил приказ немедля возвращаться на хлебный фронт. Там с помощью своего оружия я должен был защищать свою Родину. Незадолго до отъезда из Москвы в Шкуринскую пришло письмо от Трофима Кабана. Он просил телеграфировать о дне моего выезда из Москвы и сообщил, что «машины на все сто готовы к уборке».
После Фёдора Афанасьева, ушедшего в финскую кампанию на фронт, вторым комбайнёром в наш экипаж был назначен Кабан. Это место он мог занять сразу после окончания школы механизаторов, но, придя к нам, попросился к штурвалу.
— Не могу допустить, — пошутил я. — В удостоверении написано, что Трофим Кабан закончил школу, является комбайнёром и имеет право руководить агрегатом.
— Имею, но хочу ещё один сезон поработать штурвальным, чтобы машину досконально узнать.
Когда я приехал в Шкуринскую, Трофима уже не было дома. Его, как и Николая Ушакова, как и Владимира Щербатых, призвали в действующую армию. Заметно поредели комбайнёрские ряды.
Незадолго до начала войны мы потеряли Максима Безверхого: возвращаясь ночью из степи в станицу, он по неосторожности попал под машину.
Безверхого, Ушакова, Кабана, Афанасьева в войну заменили женщины и девушки. Встала за штурвал Маруся Донец — дочь Моисея Степановича. Пришлось старику отказаться от своих слов, что работа на комбайне не бабье дело. Дед Забота теперь сам хлопотал, чтобы дочь послали на курсы механизаторов, а потом допустили к штурвалу, потому что Маруся «хваткая, не ленивая, до всего своим умом доходит».
Колхозницы работали за двоих: жёны — за мужей, сёстры — за братьев, ушедших на фронт. Трудились бы и за троих, если бы обстановка позволяла убирать хлеб круглые сутки.
После того как немецкий лётчик засёк мигающие и степи электрические огни, приняв наш агрегат за важный военный объект, ночная уборка по всему району была запрещена. От нас потребовали соблюдать светомаскировку.
Намного короче стал рабочий день, но мы трудились дружно, с азартом. Шофёры и возчики едва справлялись с разгрузкой быстро наполняющихся бункеров.
В 1942 году после Ростова немцы захватили Батайск, потом Степную, расположенную на территории нашего района, и подошли к Шкуринской.
