востоку. Там свои. Пятьдесят, тридцать, десять метров. Подо мной острые пики черкановских елей. Только бы не напороться. Подтягивая стропы, я нацелился в межкронье. Больно ударили по ногам и ребрам корявые ветви. Купол парашюта завис. До земли — два-три метра. Это ерунда. Я освободился от лямок крепления и, выхватив пистолет, спрыгнул на пружинящую хвойную опушку лесного наста.
Жив. Все-таки жив!
— Руки вверх! — внезапно раздалось сразу два голоса. Спереди и сзади.
Я кинулся к стволу сосны.
— Руки вверх! — Из-за ствола вынырнули два автомата.
Я вскинул пистолет к виску: живым не сдамся…
— Не сметь! — оглушил меня приказ. — Свои, дур-рак…
Навстречу мне шагнул плечистый бородач в легком ватнике и яловых сапогах.
— Неужели Кузнецов?! Крестник! — кинулся ко мне лесной великан.
— Семен Игнатьевич… Вы?
Да, это был секретарь Колокольского райкома партии Земнов. В конце августа он вытащил меня, изрешеченного пулями, из горящего самолета и привез в госпиталь.
— Везуч, везуч ты, Дмитрий! — облапил меня Семен Игнатьевич. — Пошли, хлопцы, в лагерь, — махнул он рукой невидимым из-за деревьев партизанам. — Там поговорим.
Высвободив застрявший наверху парашют, мы двинулись в глубь леса.
— Думал — убитый летчик падает, а как увидел, что парашют раскрылся, смекнул: схитрил парень, затяжной применил, — гудел мне в ухо Земнов. — А напарник оторвался от гитлерюг. Молодцом. Кто это был?
— Назаров.
— О, Джура! Как же, знаю. Отчаянный парняга.
Семен Игнатьевич был частым гостем в полку. Он знал всех.
— Девчушка не забыла свое обещание? — лукаво улыбнулся командир партизанского отряда. — На свадьбу обещала пригласить.
— Провожала меня в полет. Грустная такая была — как знала, что беда стрясется…
— Ну, Митек, у женщин, известно — глаза на мокром месте… А вот самолет твой жалко. Ну, да ничего, это дело поправимое, — многозначительно произнес Земнов.
Я с надеждой посмотрел на него, но лицо бородача было непроницаемым.
— В штабе посоветуемся, — закончил он разговор.
Пока мы шли в отряд, нас не раз окликали, останавливали, требовали пароль. Мы с трудом перебирались через огромные завалы, глубокие рвы, кружили потайными тропами. Наконец добрались до скрытого в лесной глухомани городка.
— Там женщины с ребятишками, — показал Семен Игнатьевич на замаскированные срубы, скрытые наполовину под землей, тут — склады, а здесь — бойцы.
Партизанское хозяйство было прочным, добротным. Система потайных ходов связывала весь лагерь. Вокруг него притаились минометные и пулеметные точки, готовые в любую секунду открыть огонь по непрошеным гостям. Дисциплина у Семена Игнатьевича была прямо-таки военная.
В просторной штабной землянке, которая одновременно служила и райкомом партии, Земнов предложил мне раздеться, распорядился, чтобы принесли обед, послал связного позвать каких-то людей. Потом он спросил, с каким заданием мы прилетели, что удалось выяснить. Я вкратце объяснил.
— У вас есть кое-что добавить к вашим разведданным, — сказал секретарь.
Вечером Земнов созвал совещание. Партизаны обсудили вопрос о предстоящем налете засады на фашистский аэродром, располагавшийся километрах в шести от лагеря. Решили сначала провести разведку, а потом наметить конкретный план боевой операции.
А ночью Семен Игнатьевич, незнакомый мне разведчик и я отправились на вылазку. Шли долго, осторожно. Часто останавливались, прислушивались к шорохам. Осенний лес не был мне страшен, потому что рядом шли друзья.
Часа через полтора Земнов остановил нас:
— Начинается Родниковая балка. Аэродром рядом. Ты, Кузнецов, занимайся авиацией, я беру на себя штаб, а ты, Костя, — назвал он третьего разведчика, — линию связи и охрану «пятачка». Сбор здесь. Шуму не делать.
Разошлись в разные стороны.
На маленьком лесном аэродроме стояло всего лишь четыре самолета. Это были «мессершмитты». «А что, если на одном из них вырваться в Москву?» — опалила меня дерзкая мысль. Эта мысль не давала покоя до тех пор, пока мы не возвратились в отряд.
— К тому и дело веду, — улыбнулся секретарь райкома, когда я рассказал ему о своем желании. — Охрана у них — так себе. В общем, завтра ночью сделаем налет, Долетишь впотьмах на «мессе»?
— Самолет знаю. Лобов учил летать.
— Ну, вот и добро. А теперь спать.
Налет прошел по плану…
Когда я уже был в кабине «мессершмитта», Семен Игнатьевич Земнов перегнулся через борт и крикнул:
— Газуй, Кузнецов. Привет Большой земле.
«Пятачок» я знал, как собственную ладонь, и все-таки взлететь было очень рискованно. Ведь я взлетал на чужой машине, с «чужой» земли, в «чужое» небо. Долечу ли?
Долетел. И сел, хотя зенитчики гоняли меня по московскому небу до полусмерти. Сел на разбитом вдрызг фашистском самолете…»
Мне что-то рассказывал отец об этой истории, но я, к сожалению, был не очень внимателен. Думал: все это старо и в жизни не пригодится. Интересно, чья это идея — прислать документ такой давности?
Переписывала мать. Значит, ее идея. А может быть, вместе обдумали: пошлем-ка, мол, своему наследнику, пусть знает, почем фунт фронтового лиха.
— Что с вами, Кузнецов? — встревожился доктор и начал слушать пульс. — Если тяжело — снимите противогаз. Пульс нормальный… Почему бредите?
Объяснив жестами, что все в порядке, я протянул капитану листки отцовских записей. Он сел на свое место и углубился в чтение.
Я уже читал и перечитывал с Галабом эту историю одного летного дня.
— Завидуешь отцам? — как-то спросил он.
— «Завидуешь», пожалуй, не то слово. Восхищаюсь их мужеством. И тревожусь…
— За кого? — удивился Назаров.
— За себя. Чего достиг, чем смогу гордиться?..
— Это ты зря, — успокоил сержант. — По-моему, тебе есть уже чем порадовать Кузнецова- старшего.
Накануне праздника Октября капитан Тарусов принял у меня зачет по знанию техники и практическому вождению тягача с полуприцепом. Я буквально вызубрил все. Однако робел перед комбатом. Новиков, мой наставник, тоже переживал: не поторопился ли Тарусов, когда сказал ему: «Вот теперь я вижу, Новиков, что вы — солдат!» Кажется, не поторопился.
— Ну, что ж, — заложив руки за спину, сказал мне командир батареи, — раз готовы, то мое дело опрашивать, ваше — отвечать. Скажите, пожалуйста, как называется эта деталь?
— Копир.
— А этот узел?
— Уравновешивающий механизм.
— А каков радиус поворота автополуприцепа?
Я ответил.
— Общий вес автопоезда?
— …шестьсот пятьдесят…
Капитан светло улыбнулся, довольный ответами.
— Садитесь в кабину, — приказал он.
