Я сел. Комбат придирчиво продолжал экзамен:
— Если, допустим, колодки рычагов каретки не зажимают уложенную ракету, что это означает?
— Сломалась пружина, или не отрегулирована длина тяги.
— И что же надо делать?
— Пружину заменить, а для регулировки тяги отпустить контргайки крепления втулок и…
Тарусов замахал руками:
— Предостаточно!
Затем капитан отступил от кабины, посмотрел на часы и резко кинул:
— Расчет, боевое положение!
Я вихрем выскочил из кабины, проверил надежность сцепления автопоезда, стыковку пневморазъема и электроразъема, выключение ручного тормоза и походное положение лестниц. Завел двигатель и тронулся с учебной ракетой в окоп, к пусковой установке. Шестьдесят тренировочных заездов не прошли даром: колеса автотягача стали ровно посредине подъездных мостиков. Застопорив ручной тормоз, я доложил:
— Готово!
Я видел, что мой наставник Саша Новиков ликовал.
Сержант Назаров командовал: «К повороту!», «Влево!», «Заряжай!», «Выводи!»… Но все эти команды касались не меня, их выполняли номера расчета: Федор, Виктор, Герман. А когда я услышал галабовское «Вправо!», то сразу же проверил готовность транспортно-заряжающей машины к выезду из окопа. Все в том же порядке, что и в укрытии.
Ракета осталась на пусковой установке, и я выехал налегке.
— Поздравляю, Кузнецов! — Комбат крепко пожал мне руку. — Теперь двигайтесь выше — приглядывайтесь к ракете. Что не поймете на классных занятиях — приходите ко мне, объясню.
Весь день я чувствовал себя именинником. А на следующее утро начальник штаба зачитал приказ командира дивизиона о назначении «рядового Владимира Кузнецова водителем транспортно-заряжающей машины».
Ура! И прощай водовозка! Теперь можно смело смотреть в глаза друзьям и писать письма домой и Людмиле…
Через шесть часов мы сняли противогазы. Медик осмотрел каждого, выслушал, заполнил свои графики и объявил:
— Обед. Кузнецов, можешь разговаривать. Режим молчания выполняет Другаренко.
Виктор начал молча хлопотать над электроплитой. Родионов вытер вспотевшее лицо, глотнул чаю из фляги и снова уткнулся в схему прибора. Я и капитан открыли консервные банки.
— Записи вашего отца, Кузнецов, должны прочитать все в дивизионе, — задумчиво проговорил доктор. — Пожалуй, я скажу Тарусову, пусть организует беседу. Вот только как ее назвать? «Отцы и дети», а? Или: «В жизни всегда есть место подвигу»? Нет, шаблонно… Впрочем, дело не в названии. Можно просто зачитать дневник, потом люди поделятся своими мыслями. А поделиться надо, особенно молодым солдатам.
Капитан увлекся. Он рассуждал, покачивал головой:
— Прошло четверть века, а последователи фюрера не унимаются. Одни требуют пересмотра границ, другие считают, что границы безопасности их государства простираются на многие тысячи миль от материка, и потому вмешиваются во внутренние дела малых государств. Третьи нагло требуют применения термоядерного оружия против «красной опасности» и идут на всякие подлые провокации…
Пошевелился Кузьма:
— На провокации они мастера, только с нами шутки плохи.
Тут заговорили мы все.
— Стреляем редко, но метко! — не выдержал и химинструктор.
— Другаренко, режим, — напомнил доктор.
— Виноват. — И Виктор принялся доедать вермишелевый суп собственного приготовления.
— А в позапрошлом году, говорят, дивизион получил «уд» по стрельбе, — отодвинув исчерченный листок бумаги, повернулся к нам оператор.
— Меня не было здесь, но и я слыхал эту историю, — кивнул головой капитан. — Всем дивизионом писали письмо на имя командующего: так, мол, и так, дайте возможность исправиться…
— И что же дальше? — заинтересованно спросил я.
— Письмо отослали. Генералу оно понравилось. А весной, уже при новом хозяине Ракетограда, командование проверило дивизион на учениях. Сколько пролили пота при подготовке к учениям! — Капитан даже вытер лоб рукавом, будто ему и по сию пору жарко. — Зато управляемую цель, запущенную с песчановского аэродрома, сбили с первого залпа.
— Так это же мы запускали цель! — вскричал Кузьма.
— Кто бы ни запускал, а сбили, — отозвался Агзамов. — И любую там неведомую, непрошеную собьем… Вот и сами подумайте, друзья, как велико должно быть мастерство ракетчика! Нужно не просто старание, но самоотверженность, граничащая порой с подвигом. А ведь не секрет, что кое-кто думает не совсем так, сомневается.
Капитан никого не назвал из сомневающихся, но мне почему-то сразу вспомнились высказывания по этому поводу Гриши. Да, значит, есть они, такие люди…
— Ну ладно, разговорились мы тут вчетвером. А надо об этом сообща, всем вместе, потолковать, — закончил Агзамов. — Кузнецов, выключи свет.
— Зачем?
— Допустим, что выведена из строя ДЭС. Это вполне может случиться, — сказал врач.
Испытания продолжались.
Кузьма Родионов еще во время затворничества в укрытии сказал:
— Знаешь, Володя, я бы, честное слово, был счастлив, если бы мне удалось осилить принципиальную схему прибора для оценки работы операторов.
— Для чего он, прибор-то? — Я заглянул в его листок, испещренный линиями, кружочками, стрелками и цифрами, и у меня запестрило в глазах. А под чертежом двухэтажная формула. Нет, это выше моего воображения!
— Как для чего? — удивился Родионов. — Прибор дает возможность за короткое время подсчитать количество ошибок, допускаемых операторами при сопровождении цели, вычислить систематическую ошибку и выставить каждому специалисту объективную оценку за сопровождение. Эх, если бы только осилить эту штуку. Но пока не совсем получается. Вот смотри…
Ни там, в подземелье, ни здесь, в техническом классе, я почти ничего не понял из объяснений Родионова: слишком мудрены все эти реле времени, метрономы, интеграторы…
— Есть же у нас инженеры, техники. Попроси их, помогут, — посоветовал я, дабы поскорее отделаться от него. Мне самому надо изучить ракету в разрезе, чтобы иметь хоть мало-мальское представление об ее устройстве и принципе работы. Времени, отведенного для классных занятий, не хватает, вот и приходится сидеть по вечерам. Техника — это все-таки не гуманитарные науки.
— Инженеры, техники, — усмехнулся Кузьма. — Я думал, прибор станет вроде моей дипломной работы… Ну, ладно, занимайся, — махнул он рукой на разрезанные вдоль и поперек части ракеты.
Каждый был занят по горло и все-таки стремился отбить у времени секунду-другую. Вот уж действительно реактивная скорость жизни! И в этой предельной напряженности солдаты находили счастье. Ну что бы, казалось, особенного в словах капитана:
— А у вас и здесь, в расчете пусковой установки, получается, Новиков! Скоро не уступим второму номеру, а?
И Саша светлел, даже как будто становился выше ростом. А второй номер — Герман Быстраков — уже прицеливался на Женю Попелицына, словно взвешивал, скоро ли одолеет его обязанности.
