Беседа о героизме все-таки состоялась. Капитан медицинской службы Агзамов, прочитав записи моего отца, сказал об этом командиру. Тот пообещал собрать людей, но подходящего случая не было. А тут вдруг все забегали, заторопились. Причиной тому — галабовский орден.
Собрали всех свободных от боевого дежурства людей, привезли с дальней точки Горина и еще двух солдат.
Сначала командир зачитал выписку из Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении участника строительства большого водного канала бульдозериста Назарова Галаба орденом «Знак почета». Майор поздравил сержанта. Мы долго хлопали в ладоши.
Я сидел рядом с Гришей.
— Когда он успел заработать орден?
— До армии.
Командир поднялся из-за стола:
— А теперь, товарищи, почитаем дневник фронтового летчика-истребителя, ныне полковника Героя Советского Союза Дмитрия Петровича Кузнецова.
Все оглянулись на меня. И мне почему-то стало неловко…
Читал Герман Быстраков.
Это был рассказ не только о моем и Галабове родителях — обо всех наших отцах.
Потом попросили выступить Назарова.
— За что тебе орден дали? — спросил его кто-то.
— Не знаю…
Ребята засмеялись.
— Работал, как все, — продолжал Галаб, показывая трассу еще не обозначенного на карте, только что построенного канала. — Был бульдозеристом на головном сооружении. В общем, обычная работа. Что же тут особенного? — искренне недоумевал он.
— О горном обвале расскажи. Это интересно, — предложил Тарусой.
— Разве об этом, — оживился сержант. Он еще раз мысленно представил себе далекий водный канал, северный склон огромного горного хребта. — Было это в конце апреля. Ребята разгружали гравий из вагона, а я отталкивал его бульдозером. И вдруг пришла тревожная весть: оползень с горы весом тридцать миллионов тонн преградил путь реке. Надо было ехать на помощь. И мы, шестнадцать добровольцев, поехали. Подогнали десять бульдозеров к железнодорожным платформам, закрепили по два на каждой и часов в одиннадцать ночи отправились в путь. Со мной в кабине сидел сменщик Володя Истомин, юркий такой, сообразительный паренек, вроде Новикова.
Саша приосанился.
— А я чем не герой! — выкрикнул он под общий смех. — В газетах обо мне пишут — от «Импульса», нашей стенной, до окружной.
— Вам дадут слово, Новиков, — заметил командир.
Назаров продолжал:
— От областного центра километров сто ехали на платформах, поездом, а там пошли своим ходом по крутым серпантинам. Ночь, дождь. Справа обрыв, внизу глухо ворчит река. Слева отвесные скалы. Едешь и опасаешься: не доглядишь — в пропасть сорвешься.
Ехали всю ночь и следующий день. К вечеру показался горный поселок. Людей оттуда заранее эвакуировали. Окна в домах повыбиты взрывом — оползень пытались крушить. Река разлилась километров на семь. В огромной чаше, говорят, миллионов восемьдесят кубометров воды да в каньонах с полсотни. Река нажимает на запруду, а та стоит и хоть бы что ей. Высота четверть километра, ширина над водой от пятисот до тысячи метров, а под водой — восемьсот. Разве такую махину сдвинешь?
Народищу собралось — уйма. Рабочие, колхозники, строители, солдаты, инженеры. Между поселком и областным городом установили «воздушный мост». Вертолеты днем и ночью летали. С Украины прибыли десять самолетов с синтетической пленкой для кладки русла обводного канала. Москва прислала оборудование, Сибирь — лес. В общем это было похоже на фронт.
Сорок тысяч человек укрепляли берега реки. В зоне обвала альпинисты установили электрические фонари, и ночью было видно как днем. Работа шла беспрерывно. Гудели машины, грохотали бульдозеры, гремели взрывы. А вода все прибывала и прибывала. За каждые сутки объем озера увеличивался на семь миллионов кубометров.
Наши бульдозеристы жили в палатках, а когда взрывали породу, нас отводили километров за пять от берега, чтобы не убило кого, не поранило, не изуродовало камнями. Работали — углубляли русло реки — посменно: двенадцать часов Володя Истомин, двенадцать — я. В свободное время Володя все искал случая отличиться. Раз подошел к инженеру и говорит:
— Можно переплыть на другой берег?
— Зачем?
— Чтобы людей подбодрить. Смотрите, некоторые с опасочкой ходят, боятся потопа.
Ему, конечно, не разрешили. Тогда он достал где-то флажок, прикрепил его на палку — и к самому руководителю гидрометеослужбы:
— Разрешите, — говорит, — флаг водрузить на макушке оползня?
Тот рассмеялся:
— Вы, молодой человек, сколько выпили?
— Двадцать пять граммов, — ответил Володя.
— Так мало?
— Так ведь это для запаха, а глупости своей хватает.
— Оно и видно…
Но все-таки Истомин отличился. Когда просочившаяся под обвалом вода перестала идти по руслу реки, Володя с кем-то разгреб заиление. Его удостоил беседой корреспондент какой-то газеты, даже сфотографировал. Все уши мне прожужжал сменщик: «Страна должна знать своих героев!»
Люди работали с крайним напряжением. На шестьдесят шесть метров выше прежнего русла реки проложили обводный канал. По нему-то и устремилась вода. Напор огромный — почти восемьсот кубометров в секунду. Это во много раз больше, чем до завала реки.
Ну вот, а когда наконец победили, завалились спать…
Слово предоставили Горину. Я думал, что он уже переменил свое прежнее мнение о подвиге, о героизме: кое-что повидал сам, от других наслышался — пора бы и осмыслить все как следует. Но Григорий встал и объявил, что героизм — это дело случая. Вот те на, все то же, что и раньше… Не представилась бы, мол, возможность летчикам Кузнецову и Назарову вылететь в четвертый раз, не встретились бы им «мессершмитты» — не было бы никакого героизма.
— У нас тоже некоторые ходили в героях, когда сбили цель. А в чем тут героизм? — спрашивал Горин. — Не летал бы этот соглядатай — никто бы и не отличился. Обыкновенный случай, вроде эпопеи с этой запрудой. Если бы не было оползня — и шуму бы не было никакого.
— А подвиг Гастелло тоже дело случая? — спросил старшина Дулин.
— Убежден. Если бы не загорелся его бомбардировщик, он бы не направил его в танковую колонну фашистов.
— А что ты окажешь о Матросове? — не выдержал Кобзарь.
— Тому просто-напросто приказали. Ведь поется же в песенке: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой».
Закончил Григорий тем же, чем и начал свое выступление:
— Да, героизм — это дело случая. Что же касается нашего дивизиона и вообще армии в мирных условиях, то здесь все делается по приказанию. Надо окопы рыть — пошлют, и попробуй откажись. Приказали сбить цель — сбили, а если бы промахнулись, значит, шапки кое-кому сбили бы…
Поднялся Федор Кобзарь:
— Ерунду тут нес Горин, чушь. В том-то и дело, что никто Матросову не приказывал бросаться на пулеметную амбразуру. Ценою своей жизни он спас всю роту, обеспечил ей наступление на врага. Ты бы мог вот так поступить? — в упор спросил он Горина. — Нет. Если ты во время учебного марш-броска и то ловчил — отсоединил трубку от противогаза, то на амбразуру тебя не затащишь танком.
