— Сам увидишь. Пошли.
Он откинул с подрамника простыню и показал портрет Вали.
— Нравится?
Она сидела, облокотившись на правую ладонь. Темно-русые волосы крупными кольцами падали, на плечи. Слева из-под волны прически выглядывал погон. Он плотно облегал светло-зеленое плечо девушки. На воротнике гимнастерки расстегнута верхняя пуговица, и туда, вниз по шее, соскользнул с левой щеки игривый луч.
На маленьком, чуть вздернутом подбородке облюбовала себе местечко затененная ямочка. Губы не улыбаются. У самых уголков они, пожалуй, даже капельку грустноваты.
— Ты как криминалист, — усмехнулся Другаренко.
Я отмахиваюсь — не мешай…
Над разлетом верхней губы маленькая и тоже чуточку затененная дорожка, припорошенная золотинками. Она останавливается у крупного раскрылья носа, будто удивляясь чудодейке-природе, изваявшей такое пластичное совершенство.
Свет заливает щеку, округлую мочку уха и, притускнев, прячется в трепетной прядке над виском, полутенью ложится на чистый девичий лоб.
— Не много ли света?
— Что ж, по-твоему, надо малевать черным, чтобы монахиню сделать? — возразил я ему, продолжая рассматривать портрет.
Правая сторона не видна, только лучится, как живой, веерок густых ресниц. И вот он, глаз. Большущий синий глаз под узким приопущенным крылом брови. В нем вся Валя: и сердце ее, и думы, и настроение. Я смотрю в задумчивый синий пламень, как в распахнутую душу, и вижу белых запоздавших аистов, роняющих перья в звездную ночь, слышу нерешительное «Для тебя, Коля…» и умоляющее «Андрей, опомнись!».
Девушка говорила. Говорила молча. Ах ты, пламень, синь-пламень!
— Ты художник, Витя!
— Солдат… Пошли к Лесновой. Или нет, сначала в ДЭС, к Акимушкину.
— С ума сошел. И так парню муторно.
— Ничего, вылечим. Пошли.
Николай был один. Он вслушивался в ровный гул двигателя и делал пометки в рабочем журнале.
— Эй, электробог, можно?
— Кто там? А, входите, ребята, присаживайтесь.
Чистенько, уютно у него. Другаренко отодвинул журнал и кивнул мне: давай.
— Отвернись, — сказал Виктор Акимушкину. — Так. Теперь смотри.
Коля взглянул на портрет, и его лицо вспыхнуло, преобразилось. Он смотрел неотрывно и что-то беззвучно шептал. Глядел, позабыв обо всем на свете. Глядел и никак не мог наглядеться.
— Ну? — спросил Другаренко.
Коля молчал.
— Мы пошли.
— Ребята…
На портрет накинуто покрывало.
— Ребята…
Мы сделали шаг к выходу.
— Ребят-а!
— Что?
— Вот у меня… все, что есть… Возьмите. — Акимушкин вытаскивал десятки, двадцатипятирублевые купюры. — Возьмите! Только… оставьте ее…
И вдруг Виктор бросил мне в лицо:
— Говорил же тебе… И-ди-о-ти-на!
Он резко повернулся и ушел, прижимая к себе портрет.
А Коля еще долго смотрел на скомканные деньги.
Мы поскреблись в дверь девичьей комнаты. Ира Хасанова взвизгнула. Дора крикнула:
— Минуточку. — И звонко рассмеялась.
«…Давай, давай, — слышалось из комнаты, — одевайся побыстрее. Говорила — попозже надо…»
Нам открыла Нечаева. Ира, скрестив руки на груди, сидела в коротком и тесном ситцевом халатике, плотно обхватывающем ее фигурку. Худенькая Дора все еще улыбалась, встряхивая короткой белесой прической. Валя сидела к нам спиной. С плеч свисал шерстяной платок. Зябнет, наверное, за столиком с книгами и тетрадками.
— Здравствуйте!
— Вечер добрый!
Оглянулась Валя:
— О, кто пришел! А я уже и ждать перестала…
Она поднялась из-за стола, тяжело шагнула нам навстречу. Что-то в ней изменилось. Полнее, что ли, стала?
А лицо осунулось, побледнело: конечно, много занимается.
— Садитесь, ребята, — пригласила она.
Другаренко повернул лицевую сторону портрета к Хасановой и Нечаевой. Ойкнули девчата и застыли на месте. Ирка даже руки от халатика отдернула, позабыв, для чего она их крестиком складывала.
— Ты посмотри, посмотри, Валюша! — вскрикнула Ира и тут заметила неполадки своего нехитрого костюма. Смутилась.
Леснова долго всматривалась, потом тихо сказала:
— Спасибо, Витя. — И поцеловала художника.
— А мне можно? — спросила Ира.
— Володю, — засмеялась Дора.
Комната наполнилась смехом. Дора обняла Хасанову и закружилась в вальсе.
— Девчонки, не хулиганьте! — крикнула Валя, улыбаясь.
За окном заревела сирена.
— Что это? — вскочила Ира с кровати.
— Тревога. Живо, девочки, живо!
Мы поспешно ушли.
Работа шла полным ходом. В дивизион прислали рельсы, толстое профилированное железо и другие материалы, затребованные капитаном Тарусовым для изготовления предложенного им устройства.
Один комплект мы уже опробовали. Сержант Назаров освободил ракету от крепежных стяжек и сказал Новикову:
— Тащи.
— Один? — удивился Саша.
Комбат улыбнулся:
— Хочешь, Ритку мою пригласи.
Новиков поднатужился, готовясь двигать стальной дельфин по рельсам, но едва лишь дотронулся, как он плавно и бесшумно покатился на тележке к стоявшему автополуприцепу.
— Вот это да!
— Вместо четверых один.
— А насколько быстрее получается?
