подавать виду. «Нельзя, нельзя сейчас… — твердил он себе, — день, вокруг полно народу, их слишком много…» Надо поскорее уйти прочь, миновать опасное место, пока он еще может контролировать себя.
Он почти бежал по бульвару, а вслед ему несся издевательский смех и похабные шуточки:
— Ну, ты, Тигра, напугала чувака! Вдруг он еще девственник!
— Ага, а еще трезвенник и язвенник!
— А может, он мальчиков любит?
Василий сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Когда развеселая компания осталась далеко позади, он замедлил шаг и, наконец, без сил опустился на скамейку.
Все удовольствие от прогулки, от ясного и теплого летнего дня было напрочь испорчено. Пот струился по лицу, руки и ноги противно дрожали. Спокойно, только спокойно… Пытаясь справиться с накатившим волнением, он старался дышать размеренно и глубоко, а про себя вновь и вновь твердил запавшие в память строки из Екклесиаста: «Я нашел, что женщина горче смерти, она — петля охотника. Ее сердце — тенета, а ее руки — оковы. Кто угождает Богу, тот ее избегает. Грешник же будет ею уловлен».
Обиднее всего было ощущать собственное бессилие. Да, он делает все, что может, но не дано ему будет переделать этот мир! Все равно что муравью перетаскать по песчинкам высокую гору. Скольких бы явных и тайных колдуний и их пособниц, погубивших свои души, он ни сумел уничтожить — все равно их много, слишком много… Просто руки опускаются!
Иногда, в минуты слабости — вот как сейчас, например, — он думал над тем, почему же случилось такое, что именно ему предназначено было стать охотником за ведьмами, их судьей и палачом — возможно, последним на земле? Может быть, вся его жизнь была только предисловием, подготовкой к той великой Миссии, которую теперь приходится выполнять…
Жарким летом восьмидесятого года Москва принимала у себя Олимпийские игры. Это было важное политическое событие, призванное не столько выяснить, кто из спортсменов быстрее бегает или выше прыгает, сколько продемонстрировать всему миру преимущества самого передового социалистического строя. Власти старались как могли — ограничили въезд в город, чтобы «колбасные» электрички из Рязани или Калуги не позорили лицо столицы очередями страждущих заполучить батон колбасы за два двадцать, предусмотрительно выселили за сто первый километр все подозрительные элементы, на прилавках магазинов появились дефицитные товары и продукты, чтобы ни у кого не возникало сомнений — да, мы всегда так живем! В стране победившего социализма, где все делается исключительно на благо человека, и быть не может иначе…
В тот день, когда переводчица Нелли Гаршева — отличница, спортсменка, комсомолка и просто красавица! — должна была сопровождать делегацию из Алжира на обзорную экскурсию по городу, ей слегка нездоровилось с самого утра. Нелличка находилась на седьмом месяце беременности, и до декрета ей оставалось совсем недолго. Можно было бы, конечно, и бюллетень взять, но в те короткие дни 0лимпиады- 80 хороших переводчиков отчаянно не хватало. На собрании коллектива было сказано четко — никаких отпусков, больничных, отгулов и прочих отговорок! Дело важное, политическое, это понимать надо. Вот закончится Олимпиада, разъедутся гости — тогда пожалуйста, сколько угодно, можешь хоть вообще не выходить до самого декрета.
И Неля, как сознательная девушка, все понимала правильно. Надо так надо… В конце концов, она же советский человек! Да и самой было ужасно интересно поработать с настоящими иностранцами. Когда еще выпадет такой случай?
Несмотря на легкую слабость, в то утро настроение у Неллички было отличное. В самом деле, чего еще желать? У нее в жизни все складывалось замечательно, просто разыгрывалось как по нотам! Есть семья, где ее холили и лелеяли. Папа — отставной генерал КГБ — просто надышаться не мог на обожаемую дочку, а мама, всю жизнь проработавшая в ЦК профсоюзов, хоть и была с ней строга временами, но тоже любила. Всего два года назад она закончила с отличием Институт иностранных языков, и теперь есть интересная работа, а в перспективе — загранкомандировки, служебный рост, общение с интересными людьми…
А год назад произошло знаменательное событие — Неля вышла замуж. Любовь была — ну просто как в кино! Стасик носил ее на руках, дарил цветы, стоял под балконом… Подумав о муже, она улыбнулась кокетливо и нежно, поправляя непослушный локон. Его красивое лицо, его сильные руки просто сводили ее с ума. Пусть давно миновал медовый месяц (молодые провели его в Юрмале), а Неля была влюблена, как в первый день. Ее Стасик — лучше всех на свете, самый умный, самый красивый, самый талантливый! Конечно, он приехал из провинции, закончил физкультурный институт, и пусть мама презрительно морщилась от его манер и часто повторяла что-нибудь вроде «это человек не нашего круга», но папа только позвонил кому надо (а влиятельных знакомых у него немало!) — и вот, пожалуйста! Стасик шустро двинулся по карьерной лестнице и за три года успел дорасти до второго секретаря райкома комсомола.
Так что теперь у нее есть все, что нужно для счастья. Даже квартира на Ленинском проспекте — уютное трехкомнатное гнездышко для молодой перспективной семьи. Еще раз спасибо папе-генералу! А вот теперь совсем скоро родится их первенец — желанный, любимый, будущий дипломат, писатель или киноартист…
Неля почему-то была совершенно уверена, что у нее будет мальчик.
Уже выходя из дома, она бросила последний взгляд в зеркало — и осталась вполне довольна собой. Модное платье прямого покроя выгодно скрывало ее положение, а открытые туфельки на высоких острых каблучках — даже сейчас она не могла от них отказаться! — делали фигуру совсем стройной, летящей…
Возможно, именно они и стали причиной того, что случилось дальше.
Весь день Неля чувствовала противный звон в ушах и несильную, но ощутимую боль внизу живота, и все-таки старательно улыбалась. К вечеру ноги сильно опухли, ремешки от туфель глубоко врезались в кожу, оставляя красные полосы, но Неля мужественно порхала во главе колонны гостей из братской Африки и вымученно улыбалась.
Экскурсия уже подходила к концу, когда Нелли неудачно ступила на высокую ступеньку «Икаруса», нога соскользнула, и она упала прямо на раскаленный за день асфальт.
Что было дальше — она не помнила. Тело пронзила такая боль, что Нелли уже не могла реагировать ни на что другое. Кажется, вокруг суетились люди, кто-то вызвал «скорую»… Потом все утонуло в черно- багровом облаке, и Неля уже не могла думать ни о чем, кроме боли.
Когда она пришла в себя, вокруг было темно. Нелли не сразу поняла, что она не у себя дома, что лежит на больничной кровати, а главное — что больше не чувствует ребенка! Ей было больно, она с трудом могла пошевелиться, губы пересохли, и язык словно не помещался во рту. Рядом с кроватью стояла какая- то штука с длинной прозрачной трубочкой, и из нее в вену на руке стекала прозрачная жидкость. То ощущение
Неля очень испугалась. Она хотела крикнуть: «Где мой ребенок? Что с ним?» — но из горла вырвался только хриплый стон. Пришла старенькая медсестра, стала ее успокаивать, накапала валерьянки… Она что-то говорила, поглаживая ее по плечу высохшей морщинистой рукой, но Нелли не сразу сумела вникнуть в смысл ее слов. Она поняла главное — теперь она стала матерью! Ее сын, которого они так ждали, родился слабенький, недоношенный, но живой. Скоро она вновь заснула, одурманенная лекарством, и всю ночь ей снился ее ребенок.
Дальше потянулись бесконечные дни, наполненные тревогой и страхом.
Впервые увидев ребенка — крошечного, с тонкими ручками и ножками и странно сморщенным личиком, похожего на маленького старичка, — Нелли разрыдалась. Сколько раз в мечтах она представляла себя гордой счастливой матерью, держащей на руках щекастого бутуза! В жизни получилось совсем не так, и она чувствовала себя виноватой. Врачи и сестры старательно уверяли ее, что все будет хорошо, но за их бодрыми словами, утешениями и улыбками Неля видела совершенно другое.
Как-то вечером, проходя через бесконечно длинный больничный коридор, она случайно подслушала разговор двух медсестер на посту. Одна, молоденькая, сменялась с дежурства, снимала шапочку и озабоченно говорила:
— У Гаршевой-то совсем плох ребеночек. Глотать не может, ночью опять задыхался, думали — до
