рук моих, что сотворил я во Славу Твою!
— И что же ты сотворил? — раздался Голос с небес. Человек задрожал и упал на колени.
— Вот! — он махнул рукой в сторону алтаря. — Жертву! Великую жертву!
Небеса промолчали. Человек облизнул губы и продолжил:
— Сына своего. И другого сына тоже. И обеих дочек. И жену заодно. И брата с семьей, на всякий случай. Всех.
— Зачем? — тихо спросили небеса.
— Я… — человек сглотнул. — Я тоже хочу. Как Авраам. Только еще больше. Он только одного сына хотел в жертву принести, да и то, кстати, не принес. А я — всех! Причем сам, без подсказки! Меня никто, как его, не уговаривал, я сам! По велению души! Я выше! Я должен получить больше! Мне положено!
— И что же ты хочешь получить? — спросили небеса еще тише.
— Пусть от меня тоже произойдет великий народ, — хрипло произнес человек.
— Ты же убил всех своих детей, — напомнили небеса.
— Новых нарожаю.
— Значит, великий народ?..
— Да! Великий и многочисленный. Чтобы моих потомков было вдвое больше, чем у Авраама… нет, втрое! Вчетверо! В тысячу раз! Я заслужил. Я ведь, правда, заслужил!
— Да, — подтвердили небеса. — Ты заслужил.
Человек пал ниц со слезами счастья на глазах.
— Я знал! Спасибо Тебе, Всемогущий!
— От тебя, — громко и торжественно заговорили небеса, — произойдет многочисленное потомство. Никто и никогда не сможет сосчитать его. Доволен ли ты?
— О да!
— Потомки твои расселятся по всему миру, и убоятся их все прочие народы. Доволен ли ты?
— Да, да!
— Ни в чем не будут знать они нужды, ни в жилье, ни в пропитании. В любой дом зайдут, как в свой собственный, и возьмут, не спросясь, все, что им потребно. Доволен?
— Да!!!
— Отменным здоровьем награжу твое потомство. Ни холод, ни жара, ни болезни не подкосят их. Неистребимы будут твои потомки. Сгинут, как и не были, все иные народы, а твои дети останутся вовеки. Доволен ли ты?
— О-о, да, да, да!
— Значит, быть по сему!
И стало так.
Ну вот, мальчик мой. А ты, кажется, спрашивал, откуда взялись тараканы?
— Ты убил моего отца! Приготовься к смерти!
Неприятный лысый тип за столом поднял голову от бумаг и скучающим голосом произнес:
— Шестьсот тридцать два.
— Что?.. — опешил герой.
— Ваш номер. Вы ведь пришли мстить?
— Ну да.
— Тогда пройдите в приемную и спокойно дождитесь своей очереди. Много вас тут таких… желающих.
— У нас с женой, — сказал печально граф, — жизнь не сложилась. Наши отношения были скованы рамками условностей, мы были подчеркнуто вежливы, но вот любовь… любви не было. И однажды напряжение дошло до того, что мы с женой разругались, она наговорила мне кучу шокирующих вещей, я что-то ответил, она добавила… — граф вздохнул. — И я для нее умер.
Помолчав минуту, граф продолжил:
— С тех пор каждую безлунную ночь я являлся к ней в белом саване, гремя цепями, и смыкал холодные пальцы на ее шее, и обжигал ледяным дыханием кожу между лопаток, и оставлял следы укусов на горле и на запястьях… ее это страшно заводило. На что только не пойдешь ради близкого человека!
Василиса открыла глаза, повернула голову и с удивлением посмотрела на Кощея.
— Ну ты даешь, Кощеюшка! Не ожидала от тебя такой прыти! Я думала, ты задохлик задохликом, только зубами скрипеть и умеешь.
— Раньше мне скованность мешала, — скромно пояснил Кощей. — А сейчас я, видишь, раскован.
— Напился, да?
— Не без того, — потупился Кощей.
— И много ли пришлось выпить?
— Три ведра, — признался Кощей. — Ванька твой, между прочим, напоил.
— Дурак он, мой Ванька, — пожала белыми плечами Василиса. — Ну, значит, сам и виноват.
— Не ругай политиков, — строго сказал мне мои бес. — И газетами нечего швыряться, тебе же самому потом придется убирать.
— Не ругать политиков?! — возмутился я. — Да ты посмотри, что они делают! Они же… они же…
— А что «они»? — пожал плечами бес. — Нормальные политики. Даже отличные политики, не побоюсь этого слова.
— Отличные?! — взвыл я.
— Конечно. А что тебя так удивляет?
Он всмотрелся в мое лицо, понимающе хмыкнул и скорчил рожу.
— А-а, вот в чем дело. Ты считаешь, что хороший политик обязан печься о благе народа, а плохой — тот, который этого не делает?
— Разумеется.
— Ну так ты не прав. Политики бывают двух сортов: второго и третьего.
Он поерзал на моем левом плече и воздел вверх палец, начиная лекцию:
— Скажи-ка мне, умник, зачем, по-твоему, люди идут в политику? Нет, не отвечай пока, я сформулирую вопрос иначе. Можешь ли ты себе представить молодого человека, который поступает в Оксфорд, Кембридж или Институт Международных Отношений исключительно для того, чтобы в отдаленном будущем сделать свой народ счастливее?
— М-м… нет… хотя постой… да, могу.
— Правда? — искренне удивился бес. — А скажи тогда, какие шансы у этого феноменального юноши пройти экзамены в МГИМО, удержаться и успешно закончить обучение? Среди сотен поступивших туда юных карьеристов, сынков (ну и дочек) высокопоставленных родителей? И не скурвиться самому, а потом еще заручиться поддержкой партии, где все — такие же бывшие выпускники того же заведения, а без партии ведь никуда, в одиночку к власти не пробьешься. Так вот, я спрашиваю: какие у него шансы пройти весь этот путь и попасть в правительство?
— Нулевые, — уверенно ответил я.
— Правильно, — ободряюще улыбнулся мне бес. — Молодые амбициозные люди, начинающие свою политическую карьеру, преследуют собственные цели. Кто-то жаждет власти, кто-то почестей, кто-то денег, а большинство хочет все это разом. Затем и рвутся в институт, затем и прогрызают себе дорогу наверх,
