мудрее, и это открытие вовсе не огорчило его, а, напротив, даже успокоило немного, будто кто-то взял у него часть тяжелой ноши с плеч.
Когда подошли к трактору, навстречу к ним двинулся парень в грязном комбинезоне с перепачканными руками и лицом. Приветствуя Сашку, он остановился в двух шагах от них, переводя взгляд с одного на другого. Уже с двух шагов от него пахло водкой, стоял он на ногах твердо, но и сомнения не могло быть в том, что он основательно пьян.
Он шагнул вперед и протянул Сашке свою грязную руку, которую тот пожал охотно и даже радостно. Тут же взглянув на свою ладонь, Сашка вытер ее об единственное, пожалуй, чистое место на комбинезоне своего знакомого. А тот большим вопросом смотрел на Катю.
— Жена моя! — немного торжественно представил Сашка и хлопнул по мазутной руке, щедро протянувшейся к Кате. Она растерялась было, но поняла, что таков стиль взаимоотношений между этими двумя, и назвала свое имя.
— Оболенский! — было в ответ.
Наверно, это нужно было понять как шутку, и Катя улыбнулась.
— Как машина? — спросил Сашка.
— В ажуре! — ответил мазутный князь, все так же глядя на Катю, локтем подтолкнул Сашку: — В гости?
— Жить! — отрубил Сашка и повел его к трактору. Катя успела заметить, что на правой руке Оболенского большой палец срезан наполовину, что зубов у него отсутствует больше половины, что под левым глазом даже сквозь грязь проглядывает след от недавнего синяка. 'Если там все такие…' — подумала она, и крохотная иголочка страха чуть кольнула сердце.
Трое мужиков перетаскивали в прицеп какие-то ящики, мешки. На нее внимания не обращали. Подошел Сашка.
— Порядок! Сейчас переложим, что надо взять с собой, и двинем. Они еще через час тронутся, не раньше.
— Кто он такой? — спросила Катя, кивнув на Оболенского, который с важным видом разгуливал около трактора.
— Оболенский-то? Тракторист. Он и поедет.
Катя испуганно ахнула:
— Он же пьяный!
— Пьяный! — Сашка захохотал. — Он-то! Да он еще не начинал пить. Вчерашним дышит. Он только сейчас начнет!
— Как же он трактор поведет?
— Как в цирке! Три года его знаю, ни разу трезвым не видел! А фамилия-то какая!
— Это его фамилия?
И Катя тоже засмеялась, и вместе они хохотали, перегибаясь друг перед другом, поджимая животы, и со стороны это тоже было смешно, потому что трактор глушил голоса, и рабочие, что уже закончили погрузку, глядя на них, тоже хохотали, и Оболенский хохотал просто так, за компанию, ему было весело, его ждала непочатая бутылка «Столичной».
— Когда-нибудь он сломает себе шею! — сказал Сашка, отдышавшись. — Но это еще не скоро! А палец на руке видела? Я тебе потом расскажу, помрешь со смеху!
Было девять часов, когда они тронулись в путь. Уже потеплело, но Сашка не разрешил Кате снять куртку или свитер, объясняя, что идти придется речкой, где всегда прохладно до полудня. Речка звалась Ледянкой, и вышли они на нее сразу, как только скрылись из виду дома деревни.
— Повезло! — сказал Сашка, когда они вышли тропой на каменистый берег. — Дождей давно не было. Вода небольшая. Брод пройдем легко. А после дождей знаешь что здесь творится? С ног как бревном сшибает.
Пытаясь представить себе картину, нарисованную Сашкой одной фразой, Катя и сейчас со страхом думала о том, как им придется брести через ревущие потоки, по валунам, что и над водой и под водой! Не только валуны, мельчайшие камешки видны были на дне, там, конечно, где вода бурлила не слишком и где не было пены. Вперед речка просматривалась не больше чем на пятьдесят метров, там начинался очередной поворот, но и на этих пятидесяти было несколько уступов-порогов, по которым вода прыгала и скакала, сшибаясь в протоках и разветвляясь среди камней на десятки русел, одно стремительнее другого. В некоторых местах около больших валунов поток ходил кругами, набивая на камни желтую пену, которая тоже крутилась, нарастала и взбухала, как дрожжевое тесто, и вдруг уносилась прочь, разбиваясь в пузыри о встречные преграды. Ширина речки была не более тридцати метров. Кое-где дна видно не было. Такие места казались зловещими омутами.
— А как же трактор? — спросила она.
— Ниже есть место, Плита называется. На дне скала. Там широко и мелко. Но большой круг давать надо. Пока трактор туда доползет, мы уже на гриве будем.
Дав Кате вдоволь насмотреться на речку, Сашка предупредил:
— Пойдем, смотри под ноги! По всей тропе камни да корни. Близко от меня не иди, веткой по лицу хлестанет. Устанешь, скажи.
Идти было легко. Стало совсем тепло, хотя прохлада речки все еще ощущалась лицом. Местность вокруг дичала с каждым десятком шагов. По берегу громоздились завалы до блеска обглоданных водой давно погибших деревьев, намывы сучьев, травы, песка то и дело оказывались поперек тропы, но тропа мудро плутала среди всего этого хаоса, нигде не теряясь и нигде не уходя далеко от берега. Часто приходилось перешагивать, а то и переползать через лесины, свалившиеся на тропу.
Но все равно идти было легко. Было бы еще легче, если бы не резиновые сапоги, которые Катя надела первый раз в жизни. Они тяжелили походку, крали проворство ног и привычные ощущения устойчивости. Терли под коленками. Но Сашка оказался прав. Никакая другая обувь здесь не подошла бы.
А он шел, будто земли не касаясь. Иногда забывался и отрывался вперед, спохватывался, виновато оглядывался, поджидая Катю. Бывало, когда он оборачивался, она ловила, успевала поймать тут же исчезающее выражение озабоченности на его лице и знала, что он думает о Сереже и Тане, и, думая о них, боится за нее.
Самой же ей казалось, что она все откладывает и откладывает на неопределенный срок важное решение, которое уже давно следовало бы принять, но лишь отчасти по лености, отчасти от обилия отвлекающих факторов и впечатлений никак не может сосредоточиться на нужной мысли. Когда же слово «решение» отчетливо доходило до ее сознания, она искренне удивлялась: разве она уже не решила главного, разве еще не все решено, разве у ней еще сохранился какой-нибудь выбор? Она пыталась сосредоточиться и выявить источник маеты и неспокойствия. Тогда начинала догадываться, что сомневается в силах своих и чувствах, что подозревает себя в легкомыслии и авантюризме, что, наконец, боится того, что ожидает ее, что вообще не было решений, а лишь непродуманный бросок в неизвестное. Но каждый раз, как только мысль ее доходила до этого места, непременно что-то отвлекало ее. Вот сейчас усилившийся шум воды, уже не шум, а рев. И это означало, что сейчас откроется глазам очередной порог или даже водопад и она будет стоять очарованная и потрясенная. Сашка что-то будет кричать ей в самое ухо, но она все равно не поймет слов и будет пялить глаза на водовороты и брызги, пока он требовательно не махнет рукой, напоминая, что уже скоро одиннадцать, а идти еще — одному ему известно сколько!
Усталость Катя почувствовала почти тогда же, когда Сашка громко и торжественно возвестил: 'Пришли!' Однако это лишь означало, что они дошли до места брода. После переправы по плану был 'перекус с дремотой', то есть хороший отдых.
Тропа из-под ног, изогнувшись, сползла в воду и там, в камнях, даже намеком не угадывалась. Речка здесь была шире обычного, а течение вовсе не казалось тише, так же валуны торчали из воды на каждом метре, но пенистых водоворотов почти не было. Глубину же на глаз определить было невозможно.
Сашка стоял спиной к Кате, и она не могла видеть, что он улыбается. А он вспоминал, как всего лишь двое суток назад мечтал перенести Катю через эту речку и какой глупой и несбыточной казалась ему тогда эта мечта! Конечно, было бы красиво перенести ее на руках, и сейчас был уверен, что сможет, но сейчас была не мечта, а действительность, и он не мог позволить себе лишний риск. Нести на руках — значит не
