Но было не до фокусов. Кружку выдула одним залпом, почти глотком, глотков не заметив, и тут же умоляюще повисла на Сашкиных зрачках. Он зачерпнул еще, и ей казалось, что для утоления ей понадобится, по крайней мере, пять кружек, но третью лишь пригубила чуть-чуть, не веря тому, что жажда прошла. Потом были минуты истомы и затем чудесное ощущение возврата сил.
Сашка подложил ей под голову рюкзак, и она, свободно раскинув руки, лежала на спине и хитрым прищуром наблюдала за Сашкой, который не догадывался о ее подглядывании, рассматривал ее во все глаза, рассматривая ее всю, может быть, впервые так откровенно, не сдерживаясь ни во взглядах, ни в чувствах.
Она точно подметила тот момент, когда на его лице возникло уже знакомое ей выражение тревоги, и, как это уже бывало не раз, хотела словом или жестом ослабить напряжение, но вдруг с удивлением, страхом и стыдом почувствовала, что ей тоже передается это напряжение и эта тревога и ей не просто не хочется ломать опасную ситуацию, но она не может этого сделать. Лишь какой-то один из множества инстинктов требовал действия, убеждал ее, что нужно попросить попить или встать или что-то сказать — лишь один, зато все остальные кричали другое: это рано или поздно произойдет! Почему не сейчас? Какая разница — когда? Разве она к этому не готова? Она уже не видела Сашкиного лица, ресницы сомкнулись, и она потеряла все чувства, кроме чувства своего тела, и этим телом она ждала прикосновения, почти окаменевшая, почти парализованная ожиданием. Ей послышался шорох, и она почувствовала приближение его рук, и в тот момент, когда его руки, казалось, должны были встретиться с ее телом, она вся подалась навстречу им и открыла глаза…
Но Сашка лежал в стороне, уткнувшись лицом в траву, обхватив голову руками.
Не было ни обиды, ни стыда. Была только мысль, что когда это все же случится, ей будет досадно, что это не случилось сейчас. И он никогда не узнает об этом и не догадается. Смешно. Она просила его не спешить. Но, видно, даже искренние просьбы женщины не всегда следует выполнять! 'Я, наверное, порочна!' — подумала она вполне равнодушно и без всякой на то досады.
Потом представилось лицо матери в тот момент, когда она получит ее письмо.
'Нет, ты послушай, Володя, что она вытворила!' — скажет она и сунет отцу письмо. Тот напялит очки и, прочитав, пробормочет: 'В самом деле! Надо же!' Тут зазвонит телефон, отец начнет ругаться с кем-то и, бросив трубку, будет долго возмущаться вслух, грозясь с кем-то разделаться, кого-то вывести на чистую воду, и в волнении сядет в кресло на ее письмо, которое через минуту мать начнет искать, приговаривая: 'Мистика какая-то! Я же его только что в руках держала!' Отец скажет: 'Пошли ей деньги!' Тут снова зазвонит телефон. Телефон! Это, пожалуй, единственное в жизни, что Катя ненавидела люто и бескомпромиссно. На шестнадцатом году она разбила четвертый аппарат и только тогда вызвала подозрения у родителей, что это не случайность. После уже разбивать не решалась, но зато во сне уничтожала этих ушастых грабителей семейного счастья десятками и сотнями…
На вершине гривы снова отчетливо выступила тропа. Свернув влево, она теперь шла вдоль гривы, по самому ее хребту. После подъема это была просто прогулка. Маленькие подъемы, что попадались, чередовались с такими же короткими спусками. Те и другие только замечались, не ощущаясь. Здесь начинался настоящий кедровник, деревья были выше, солнце, увязая полуденной осенней теплотой в иглистых кронах кедров, внизу не погашало приятную лесную прохладу, а, прорываясь к земле на полянах и вырубках, принималось как приятный, но неутомительный сюрприз.
Первую белку, что, стрекоча, взметнулась по стволу кедра, Катя встретила радостным визгом. Когда из-под ног Сашки взлетела копылуха, она испуганно вскрикнула и даже присела. Бурундуков узнавать по свисту научилась быстро, и Сашке не нужно было махать руками, чтобы она успевала поймать взглядом ускользающую желтую с полосками спину проворного зверька. Стая рябчиков снова было напугала ее, но один сел совсем рядом на поваленную березу и притворился сучком, и Катя смогла рассмотреть его, как в зоопарке. Они прошли мимо, и рябчик не взлетел. Через каждые двадцать шагов Сашка кричал: 'Смотри!', и каждый раз это было что-то новое и интересное, а за каждым поворотом и в каждом захламленном уголке Катя ожидала увидеть знакомую картину — медведей в буреломе — и не боялась вовсе, так казалось, по крайней мере, потому что радостное спокойствие и уверенность Сашки передавалось и ей, словно она постигала науку управления этим чудным и загадочным миром тайги.
По гриве шли долго, и солнце незаметно перекочевало на правую щеку и уже не стояло над головой, а чуть свешивалось набок, намекая на вторую половину дня.
Зимовье открылось внезапно. Это была маленькая бревенчатая избушка с односкатной крышей, покрытой рубероидом, с железной трубой над крышей, с маленькими оконцами с двух сторон. Рядом навес с поленницей дров и с какими-то непонятными приспособлениями. Там же валялся в беспорядке разный хозяйственный инвентарь. Катя еще ничего не успела подумать, но уже знала, что зимовье пустое.
— Здесь Серега с Таней жили! — сказал Сашка мрачно, и все вдруг открылось ей в особом смысле.
Сашка открыл дверь, вошел, пригнувшись. Катя за ним. Жилье еще хранило все признаки обитания, но тот специфический беспорядок, что был везде вокруг и здесь, внутри, говорил о том, что отсюда не просто ушли люди, а убежали, как убегают, не собираясь возвращаться.
Два маленьких оконца лишь пропускали свет, но сохраняли полусумрак, усиливая и без того совсем не радостное впечатление. Слева вдоль стены деревянные нары, широкие и высокие над полом, дощатым, неструганым. У окна столик, вколоченный в пол. Чурки вместо стульев, в углу железная печка, около печки в несколько рядов полочки с нехитрым набором посуды, наполовину грязной, какие-то баночки, коробочки, и, в общем, всего этого барахла порядочно — чувствовалось, что жили здесь долго и приспособились к жизни вполне. И вдруг несчастье, беда! Это «вдруг» касалось только вещей. Для них все произошло внезапно и неожиданно. Люди, наверное, задолго чувствовали подступающее к ним и лишь в отношении к вещам сохраняли видимость обычности и благополучия. Вещи были обмануты людьми. Да только ли вещи? Сашка и сейчас еще не мог понять причины, заставившей двух хороших людей разойтись, поломать жизнь, расписаться в ошибке.
С той же угрюмостью на лице он начал методично и деловито просматривать все зимовье, перебирая, перекладывая, откладывая в сторону то, что считал нужным. Аккуратно свернул постель, перетянул веревкой, что нашлась под нарами. Оттуда же выволок связку капканов и сунул ее в рюкзак, туда же пошли гильзы и прочие предметы охотничьего ремесла. Посветив спичкой, вытащил из щели в полу под нарами листок бумаги, развернул к свету. Это было письмо. Один листок письма. Прочитал его дважды, нахмурился. Подошла Катя, он отдал ей.
'… я говорю о твоей трагедии, как о нечто производном от тебя самого. И слово «трагедия» употребляю лишь потому, что мне известны детали. Посторонний назвал бы это фарсом. Кто-то сильно виноват в том, как ты воспринимаешь мир! Надеюсь, что это не Филька, хотя нахожу совпадение начала твоего «сдвига» со временем знакомства с этим пустозвоном.
Каждую минуту в мире реализуется справедливость и несправедливость, правда и ложь, истина и заблуждение. И это и есть жизнь! Я не скажу: 'Такова жизнь!' — пошлая фраза! Но все, что случается вокруг нас, — есть жизнь. Реальность! А все, что не случается, не осуществляется, не реализуется, есть не жизнь, а пожелания, видимость жизни. Надо уметь любить жизнь такой, как она есть. Жизнь в сути — драка! А в драке надо не только наносить удары, но и быть готовым получать их! И быть битым! Не знаю, чего тебе не хватает, юмора или реализма. В твоем бунте есть известное этическое качество. Ну, а дальше что? У твоей истории нет продолжения.
Красиво пишешь: 'Я бью ложь единственно доступным мне оружием бунтом!' Ты бьешь! А ты уверен, что ложь ощущает твои удары? А итоги? Наука потеряла очевидный талант, а пушная промышленность, судя по твоему финансовому положению, ничего не приобрела.
Ты обвиняешь меня в предательстве! Но разве я клялся тебе в верности? Я поддерживал тебя, пока ты не начал рыть землю копытом. Бунтом жить нельзя, Сергей! В любой ситуации существует оптимальный вариант, и найти его подчас бывает труднее, чем врубиться лбом в стену! Ты выбрал последнее. Я сочувствую твоему лбу, но не следую твоему примеру!
Ты запретил мне говорить о Татьяне, но я скажу, пользуясь тем, что ты все равно прочтешь. Татьяна почувствовала в тебе фантома. В понятие мужчины женщины вкладывают не только качества, присущие от биологии данному полу, но и специфическое отношение к жизни. Это отношение можно назвать творчеством или деятельностью, но главным признаком его являются борцовые качества. Твой бросок в тайгу Татьяна
