– Он народом любим, зане свой народ любит. Храбр, разумен. Строг, да милостив. Врагов своих не чтит. Ты его сам видал да и еще увидишь, коли до того дойдет. Вот и служу ему.
– А ко мне перешел бы? Я твердых слуг ценю.
– Сперва дозволь Дмитрию Ивановичу дослужить, его к тебе посольство справить.
– Справь. Поезжай к Дмитрию. Мои люди с ним прежде тебя увидятся. Но и ты скажи. Я тоже тверд. Пусть платит дани столько, сколько его дедовья Челибек-хану платили. Согласится, я уйду. Нет, пусть не ждет милости.
– Скажу. Дозволишь идти?
– А ко мне служить вернешься?
– Сперва, говорю, дай Дмитриево дело сделать.
– Ступай да помни, я тебя приму.
Мамай посмотрел, как твердо, не сгибая головы, брезгливо сторонясь суетливых мурз, Тютчев вышел.
'Достойный слуга будет! Для посольских дел!' – подумал Мамай: верил, что вскоре понадобятся ему такие люди – говорить со всем миром.
Пятерым мурзам, потомкам ханов, носителям Чингизовой крови, которых думал тоже направить на посольские дела, Мамай приказал проводить Тютчева до Москвы и написал с ними ответ Дмитрию. Как ни гневен был, а получить старую дань без битвы Мамай предпочел бы. Не битвой, а данью опустошить Русь – тоже казалось хану подходящим завершением похода.
В грамоте, которую мурзы повезли с Тютчевым, Мамай написал:
'Ведомо тебе, что не своей землей, а нашими улусами ты владеешь. Если ж еще млад и не разумеешь этого, приходи ко мне, помилую, на другое дело поставлю…'
Но когда Тютчев ушел, на Мамая нахлынул новый приступ ярости: как посмел разговаривать!
– Догнать рязанского гонца!
– Рязанца?
– Догнать и отхлестать. Чтоб сказал Олегу, каковы наши плети. Да чтоб Олег поспешал.
Несколько воинов охотно кинулись за дверь.
Певец за стеной продолжал петь Манаса. Большая толпа стояла вокруг ханской избы, слушая певца и норовя быть поближе к хану. Бернаба ушел к генуэзской пехоте. Падал мелкий дождь, и трава стала скользкой.
У Гусиного Брода Тютчева встретила вторая стража. Иван Святослов был хорошо знаком Тютчеву.
Едва соединились с ними, Тютчев подозвал к себе пятерых Мамаевых мурз, вынул ханскую грамоту и молча, перед их глазами, разорвал ее в клочья.
– Как смеешь? – крикнул один из татар, хватаясь за саблю.
– Оружие вынимаешь? – удивленно спросил Тютчев. И велел стражам вязать послов. Четверым из связанных отсекли головы. Пятого развязали и, вежливо держа за руки, отхлестали плетьми.
– На ногах стоять можешь? – спросил Тютчев. – Могу.
Тогда велел еще добавить.
– Ползать можешь?
Татарин молчал.
– Оденьте его!
Мурзу одели. Тогда Тютчев переспросил:
– Ползать можешь?
Мурза, кривясь от ярости, гордо ответил:
– Могу.
– Так ползи к своему Мамайке и скажи, как русские от своей земли на чужую службу переходят.
Оставив на холодной мокрой траве пятерых этих мурз, Тютчев поскакал к Дмитрию.
Глава 44
КОЛОМНА
Большое русское войско тремя дорогами шло вперед: узки дороги в больших лесах.
Федор Белозерский вел своих по дороге Болвановке, на Серпухов, тульским путем, а позже поворотил на Каширку.
Дмитриевы полки шли на Котлы, к Кашире, а оттуда проселком перешли на Шубинку.
Владимир Серпуховской свои московские рати направил Брашевской дорогой, в Брашеве перевезся через Москву-реку и двинул к реке Лопасне.
Пятнадцатого августа войска достигли Коломны.
Здесь, как в полном котле, уже кипели многие ополченья, ожидавшие Москву. Стояли сорок тысяч,
