пришедших с Ольгердовичами: с Андреем да с Дмитрием. Подошел князь Федор Елецкой со своими полками да воевода князь Юрий Мещерский – со своими. Да великое число сошлось малых ратей нижегородские купцы с посадов пришли, не спросясь своего князя, да белевичи, да, может, и не осталось на Руси города, откуда хоть малое число не пришло бы. И еще иные шли торопясь. И с ними – Клим-кожевенник со своей рязанской дружиной.
Двадцатого августа рано поутру ударили колокола, и воеводы поехали навстречу Дмитрию.
Они встретили его на речке Северке.
Слава ей, этой мелководной речке, – над ней прошел белый Дмитриев конь, в ней сверкнули его позолоченные доспехи, на ее берегу Дмитрий сошел с седла, чтобы обняться со своими воеводами. Отсюда они двинулись вместе, неразлучные в славе и трудах.
У городских ворот князя встретил коломенский епископ Герасим с иконами, с пением, а пономари в тех церквах, где колоколов не было, неистово били в медные била. И тысячеголосая рать кричала встречу, радовалась, что настал час.
Поговорив со всеми, кто к нему речь обращал, Дмитрий ушел в уединенный терем. Там, в тихой комнате, тихо говорил в небольшом кругу близких друзей.
И хоть был молчалив и всегда таился Боброк, а и он не мог скрыть волненья: ему предстояло изготовить войско в поход; поражение в этом походе означало конец всему – и Руси, и городам, и жизни.
Пытливым оком Боброк приглядывался к Дмитрию. Боброк любил своего большого шурина, но впервые хотел рассмотреть – выдержит ли Дмитрий, понимает ли, как велик враг, проявит ли твердость?
Дмитрий повернулся к Боброку и ответил на его взгляд немым, серьезным и задумчивым взглядом.
Боброк не успокоился.
Уговорились утром посмотреть все войско. Воеводы разошлись готовить воинов. Дмитрий пошел отдохнуть с дороги, а Боброк позвал двух своих двоюродных братьев, двух Ольгердовичей, и уединился с ними.
– Тебя, Андрей, Дмитрий любит, – сказал Боброк князю Полоцкому. – Не отходи от Дмитрия, – если уловишь сомнение, слабость, робость, пресеки, рассей.
– Сколько сил станет! За тем сошлись, чтоб друг в друге силу поддерживать.
– А я за Владимиром Андреичем пригляжу – умен, да горяч, – решил Боброк. – А ежели во мне что недоброе заметите…
– Не бойсь, Дмитрий Михайлович, – сказал Дмитрий Ольгердович, – и тебя поддержим. А ежели с нами что…
– Мужайтесь! – встал Боброк. – Не первая наша будет битва. И не последняя. Но велика.
И Ольгердовичи смолкли, глядя на него и запоминая его слово; в семье давно замечали: неведомо какой силой – прозорливостью ли, разумом ли, волхованием ли – постигал Боброк будущее, но все видел далеко вперед. А он, вскинув над глазами крылатые брови, уже рванулся к двери: по лестнице, гремя оружием, кто-то торопливо поднимался.
Боброк распахнул дверь. За дверью стояла ночная тьма, и из тьмы в сени входили воины, и впереди Родивон Ржевский; это пришла весть от первой стражи, ходившей оглядеть Мамая. Она подтвердила слова, принесенные в Москву Андреем Поповичем, и слухи о величине Мамаевых сил.
Мамай уже достиг верховьев Дона и стоял на берегах Красивой Мечи.
– А едучи сюда, обогнали послов Мамаевых. Ко князю на Москву едут.
– Опоздали, – сказал Боброк.
– Слыхали мы, будто Мамая сомненье взяло: прослышал, что Дмитрий-то Иванович от него не бежит, а войско сбирает, и послал послов договариваться.
– Поживем – увидим, – сказал Боброк и пошел к Дмитрию рассказать о принятой вести.
А на заре по всей Коломне поднялись войска, и стоявшие в городе, и разместившиеся окрест. Пошли за город к Оке, на просторное, дикое древнее Девичье поле, где некогда в жертву языческим дивам отдавали славянских дев. Боброк повел их и каждому войску указал место.
И, приминая некошеную, немятую, посохшую траву, по всему полю протянулось, построилось воинство. Стали полки за полками плечо в плечо, локтем к локтю, звякая коваными налокотниками о налокотники друзей, – и от конского ржания содрогалось широкое поле и содрогнулось от клича воинского, когда Дмитрий взглянул на них и они увидели Дмитрия. И Боброк поскакал ему навстречу.
С городской высоты Дмитрий увидел войско, похожее на орла, широко раскинувшего крылья. Как орлиная голова, выдвинулся пеший Сторожевой полк.
Как мощное орлиное тулово, сдвинулся Большой полк. Как распростертые крылья, раскинулись полки Правой и Левой руки, а позади, словно пышный хвост, вольно стоял Запасный полк.
Взревели бесчисленные жерла ратных труб, и завыли походные варганы, и затрещали на высоких древках холстотканые стяги. И никогда Дмитрий не видел стольких полков воедино, и его охватил страх.
Закусив губу, он ехал, всматриваясь в лица ратников, в глаза воевод, стоявших впереди полков. И Дмитрий искал в них робости, сомненья, печали, хоть какого бы изъяна, чтоб тот изъян изничтожить и вместе с ним рассеять свой страх.
– Пеших мало! – пожаловался Дмитрий Боброку.
И Боброк пристально оглядел Дмитрия.
– Пешие, Дмитрий Иванович, для защиты городов надобны, а мы вперед идем.
– А хватит ли их? – кивнул он на бесчисленную рать.
– Может, счесть?
