Но Дмитрий услышал.
– Чего им?
– К тебе, государь.
– Чего ж не пускаешь, басурманы, что ль?
Страж растерялся.
Дмитрий подошел к ним:
– Чего вы?
– Да вот, государь, вот, Дмитрий Иваныч, у нас какое дело: тут твой пастух-старец был. Помер.
– Иван-то?
– Он, он.
– Сам помер?
– Вчерась сидел, слушал. Все слушал: слова наши, поле ходил слушал, рассказывал, что к твоему шатру подходил, почиваешь ли ты, слушал.
– А я что?
– А ты сидел, говорит, в тот час с Боброком, об какой-то чаше беседовали, к тебе, мол, та чаша вернулась. Постоял он, значит, вернулся к нам, рассказал об этом и лег. А нонче глядим – помер.
– Пойдемте к нему! – сказал Дмитрий.
В поле, будто в час жатвы, всюду склонялись, и передвигались, и бродили люди в белых рубахах: скинув свои доспехи, поднимали тела, переносили их в одно место.
Кучками сидели раненые. Посыпали раны золой от вражеского костра.
Накладывали на язвы листья каких-то трав. Лежали, глядя в небо. Меж раненых бродили схожие между собой сгорбленные седые старухи – ворожеи ль, лекарки ль. Откуда только они взялись! Большие стаи воронья перелетали по вершинам дальних деревьев, ожидая, когда люди уйдут из этих мест.
Дмитрий пошел вслед за воинами, тоже снявшими тяжелое вооруженье.
– Вот он! – показали они.
Старик лежал в тени кустарника, спокойно протянув руки. Длинный истертый посох лежал под локтем. Глаза были закрыты, и казалось, он спал.
Морщины разгладились. Но лицо его затаило чуть лукавую, ласковую улыбку, словно он увидел наконец свет, которого всю жизнь искал.
Многие стояли вокруг него. Всех удивила такая смерть на этом поле смерти. О том, что нашелся человек, умерший здесь своей смертью, говорили во всех ратях.
Дмитрий приказал положить Ивана в братской могиле, поверх всех. А посох велел отнести к оружейнику:
– Скажи, чтоб насадил на него копье. Я тое копье своему сыну Василью дам. Пущай бережет.
Когда могилу завалили землей, Дмитрий стоял, слушая панихиду.
Лазурный дымок ладана улетел к небу, и Дмитрий думал о тех, что отошли навек, как этот ладанный дым.
– Вечная память! – шептал он.
И услышал, как позади зашуршала трава.
Подошел Боброк.
– Все умрем! – сказал ему Дмитрий.
– Не в этом суть, – ответил Боброк.
– Так разумею: суть в том, чтоб прожить честно.
– Чтоб хоть единым праведным делом оправдать жизнь!
Слушая панихиду, Боброк стоял позади Дмитрия и вспоминал.
Не зря Дмитрий послал его в Засадный полк: Дмитрий рассчитывал так победить, чтоб в Засадном и нужды не было б. Хотел, чтоб никто не сказал, что эту победу обмыслил Боброк. Ан не вышло и тут без Боброка! И уж задумался было тогда, что никого в мире нет столь чуждого Боброковым мечтам, как Дмитрий. Но дело само сказало вдруг за Боброка – судьба победы оказалась в его руках. И он тотчас возвратил Дмитрию чашу Галицкого князя и забыл обо всех обидах, ибо воин живет затем, чтобы побеждать. И только теперь, глядя в Дмитриеву спину, Боброк вспомнил… он шагнул, чтобы не видеть эту спину, и стал рядом.
Они смотрели, как тает ладан: им слышно было, как, позвякивая оружьем, позади молятся тысячи воинов и тоже о чем-то думают, слушая древнюю песнь, примиряющую оставшихся с теми, кто навсегда ушел.
Когда Дмитрий вернулся к шатру, Владимир Андреевич Серпуховской напомнил:
– Рязанский-то боярин, сказывают, молит, чтоб ты его допустил.
– Ну, зови уж.
