– Не венчаны.
– А ты попробуй.
– Смотри, сгоню.
– А повенчаться хочешь?
– Думаешь, он не вернется?
– Не знаю.
– А ты говорил: вернется.
– Не знаю.
– Ой, пожалей меня.
Он погладил ее по голове неловкой рукой. Потом обхватил и прижал к себе. Но она отбилась.
– Сгоню! – Поправив сарафан, встала. – Ну, что чинить? Сымай.
Он вдруг поднялся.
– Не надо.
В пояс поклонился ей:
– Благодарствую, Домнушка, за хлеб-соль.
– Не взыщи.
Не сводя с него глаз, она стояла посередь избы. Он пригнулся, пролезая в дверь, и не услышал за собой ее шагов. Стоя за дверью, он обернулся и увидел ее на том же месте.
– Чего ты? – спросила она.
– Так, взглянул.
– Слышь-ка!
– Ну?
– А ежли – женишься?
– Ежли что?
– Ежли его убьют.
– Не знаю.
– Ну ступай. Да дорогу ко мне запомни.
– А зачем?
– Ежли его убьют…
– Ладно.
Туман как будто редеть стал. На тесовых крышах густыми пятнами зеленел мох. На берегу Оки горбились бани. По дыму, сочащемуся меж тесовин в крыше, видно было, что бани топятся.
В предбаннике было людно, трудно пробиться. Одетые и голые теснились, слушая парня, которого посылали разузнать новости.
– А на торгу, – рассказывал он, – татарина поймали. Вот истинный бог!
Сам видел!
– Кто ж таков?
– А Сысой-шорник. Вот кто!
– Вот сучий сын! Кто б мог подумать? – удивился хилый голый старик, прикрывая веником срам.
Кто-то переспросил:
– Сысой? Ух и язва был!
– Татарин! – объяснил поп. – Они все злы на христиан.
– А попов татары милуют, – ответил Кирилл, – знать, за христиан не чтут!..
– Ох, я тебя за эти слова…
– А что? – спросил Кирилл, трогая рукоять кинжала.
– Да слова как слова! Что в них такого? Благослови тя бог! – ответил поп.
– Ну ин и добро, что заспешил: мне место ослобонилось! – одобрил Кирилл.
– Да он что-то забыл помыться. Только было раздеваться сел! – сказал банщик.
– Звонить побежал.
– Чего?
– О поимании супостата Сысоя благодарственный молебен служить.
