– А как?
– Новое войско есть.
Беспокойным взглядом хан оглянул вождей, стоявших вокруг Мамая.
Каждого знал, многие из них склонялись на сторону хана, но все стояли, робко потупив взгляд. Лишь Мамаев пес – генуэзец – позади других ворочал круглыми, совиными глазами. Была и в этом Мамаева дерзость: являться к хану со своим рабом. Не ему ли внемлет Мамай, кидаясь опять на север, когда ласточки уже кличут в теплые края?
– Иным есть нужда ослабить Орду. Не слушай их.
Мамай не понял, о ком сказал хан, и смолчал. Но нахмурился: Мамай не просил у хана советов, сам разбирается в своих делах. Сам знает свой путь.
Если б Вожа не пресекла Бегичева пути, если б Москва пала, пал бы и хан, ханом бы стал сам Мамай. Ныне ж нет сил валить хана, и хан осмелел: судит, будто и впрямь правит Мамаем.
– Надо немедля напасть на Москву. Поход даст победу; победа ж не ослабляет.
– Тебе дана сила Орды. Но силе нужен ум. Смотри ж! – сказал хан.
'Учит! А как будет рад, если Мамай покорится и не пойдет в поход. А как будет рад, если пойдет и падет. Не дам ему меда, дам горечи'.
– Пойду и возьму Русь!
Хан угощал туранскими дынями. Зеленая мякоть благоухала, как розы.
Сок освежал, и слова складывались в ласковую и медленную речь, словно их пропитал густой дынный сок. Так и следовало беседовать под сенью ханского сада. Мамай говорил, словно, запрятав в рукаве плеть, ласкал ребенка.
Вдали, за деревьями, мелькнули женские одежды. Жены хана станут Мамаевыми женами, когда лезвие скользнет по ханскому горлу. И прежде всех ханских сокровищ Мамай накроет ладонью брови, вскинутые над висками, как крылья стрижа.
Осторожным взглядом Мамай проверил, в доверии ли у хана Пулад-Бугаир, которому Мамай при случае поручит ханское горло. Бугаир сидел слева от хана, заботливо поддерживая полотенце, о которое хан вытирал пальцы, липкие от дынного сока. Но прежде чем Мамай подмигнет Бугаиру, надо встать и победить.
Мамай, благодаря хана за угощенье, кланяясь, улыбаясь, встал.
Ветер раздувал халат. Мелкая дождевая пыль уже студила лицо. Конская спина намокла, и воины сдернули с седла отсыревшее покрывало. Мамай медленно ступил в стремя и, не оглядываясь, поехал навстречу ветру.
Ветер дул с севера. С Москвы. Он нес осень и холод. Он бил навстречу.
И Мамай, опустив недобрый бугроватый лоб, хлестнул лошадь. Надо было спешить.
Не хуже ханского высился его дом. Хорезмийские мастера выточили высокие столбы, изукрасили обращенные к саду стены росписью и глазурью. И, словно по запекшейся крови, прошел хозяин войск по коврам. Бернаба шел за ним следом.
Клим подал Мамаю теплый халат, стянул тесные сапоги, пододвинул красные туфли и стал у стены.
Мамай, не оборачиваясь, спросил Бернабу:
– Пойдешь со мной?
– Я боюсь твоей прыти.
– Не надеешься?
– Собери хороших воинов. Обожди, если их нет сейчас; не полагайся на остатки.
– Некогда. Все готово. Воины ждут.
Бернаба взглянул в сад. Рано смеркалось. Покачивались ветви, по листьям хлестал дождь. Если остаться, вдруг забудет о нем Мамай – победит и забудет. Это означало гибель. Что станет он делать один в чужой Орде?
Если пойти и Мамай там погибнет, что станет он делать в лесах Руси?
– Русскому языку учишься? – спросил Мамай, будто понял Бернабову мысль.
– Учусь.
– То-то же!
– Когда мы пойдем?
– Передовых вышлю утром. Днем пойдем все.
Мамай посмотрел на Клима:
– И ты, рязан, пойдешь. Русской речи Бернабу в пути учить будешь.
– Хотел бы сперва свою молитву совершить, хозяин.
– Не запрещаю.
– Благодарю, хозяин.
За долгие годы Мамай привык к этому рабу. Клим одобрительно улыбался, когда Мамай стравливал, как
