– Батюшка государь…
И слова срывались, застревали, присвистывали, то вдруг вскрикивали, то шептали, пока он сообщил наконец о выступлении в поход всех сил Мамая.
– За обиду карать! – выкрикнул напоследок гонец.
– Да на Москву ведь! – возразил Олег. – За русскую обиду, господине! – настаивал гонец.
– Рязань обиды им не чинила… – Олег быстро вдруг перебил себя самого:
– А Москве о том вестимо ли?
– Одна весть – тебе.
– Кто тебя шлет-то?
– Весть тую на русской двор полоняник Клим донес, Мамаев холоп. От самого Мамая слыхал. А мы сборы зрили.
– Кого же сбирать Мамаю-то?
– Наскреб великое войско.
– Да то ведь поскребыши.
– А тысячев шестьдесят будет. А то и того поболе.
– Ты-то сам кто?
– Твой конник. В Сарае иноческий сан соблюдал для отвода глаз.
– Ну, вели баню согреть. Мойся.
Гонец ушел. Злая радость уже подступала к Олегову сердцу. Вот оно! В Москве не ждут, пируют победу, еще вожский хмель по головам бродит, а уж срублен гроб, что поставит Москва на стол заместо нонешних яств и празднеств. Князь обернулся к Софронию:
– Вот оно, как побеждать Орду.
– В Москву бы слать надо! – осторожно посоветовал поп.
Олег отвел от него глаза; эти все к Москве гнут, и Евфросинья заодно с ними. Олег быстро отмолвился:
– Сперва помыслить надо: Москве сослужим, а перед Ордой с чем встанем? Свои все в разъезде: урожай сгребают по вотчинам, а московской-то заступы мы не видывали.
– В Москве земля русская! – сказал Софроний. – Гонца можно слать туда, никто о том не сведает.
– А коли тайное да станет явно?
– То от нас.
– То и от гонца. Да и от Дмитрия.
– У гонца – язык короток. А у Дмитрия – ум долог. Вошел отрок:
– Гонцу где отнонь быть, господине?
– Пущай в дружину идет. Скажет: я послал.
Чуть ссутулясь, Олег встал. Софроний рассеянно следовал за ним.
Прежде чем выйти в сени, Олег ответил:
– Не решаю, отче. Сперва размышлять буду.
И, прихрамывая, пошел к лестнице.
Вот оно! Сломлена голова Орды, а раненый зверь, издыхая, тщится придушить ловца. Оба задохнутся! Тогда встанет Рязань на шеломе всей земли Русской! О нет, он не пошлет гонца в Москву! Пущай Дмитрий пирует, сладка смерть за медовой чашей.
Вверху, против лестницы, Олег увидел лампаду, пылающую перед Нерукотворным Спасом.
Олег уже ступил на нижнюю ступень лестницы, но остановился, запрокинув к иконе голову:
– Благослови мя, боже, мню: волей твоей сотворено сие. Не дерзну стать супротив тя – не вырву чашу у раба твоего князя Дмитрия, не отведу его от карающей десницы твоей, не вложу меч заместо чаши в руку его.
И набожно перекрестился.
Софроний немного постоял, видя, как Олег легко поднялся наверх к Евфросинье, и быстро пошел с великокняжеского двора.
Глава 23
ДМИТРИЙ
Когда отгремели московские колокола и растаяли ладанные дымы молебнов, когда затихли пиры, отпраздновавшие победу на Воже, когда иссякли вдовьи слезы и приутихли материнские плачи, только тогда тяжесть свалилась с плеч Дмитрия.
Он встал еще затемно. Тихо ложился снег. Слабо брезжило утро.
Одеваясь, послал отрока, молодого княжича Белозерского, на двор:
