Громадный скотовоз заглотнул их в свою кабину и помчал прочь от солнца, которое перед заходом цеплялось за вершины сосен.
Они ехали и орали похабные песни, старик и сопляк, а шофер сначала было насторожился, но потом загоготал и стал подпевать. В тряске Селиванова развезло, он то и дело замолкал и тупо вопрошал: «Куды едем?» Оболенский орал шоферу: «Куды едем?». Тот ржал и кричал: «В вытрезвитель!». На полдороге их захватили сумерки. Шофер включил фары. Когда в их лучах рисовалась встречная машина или мотоцикл, Селиванов хватал шофера за рукав и кричал: «Дави! Дави его, гада, чтоб не отсвечивал!» Оболенский стал клевать носом, Селиванов бил его локтем в живот, тот вскрикивал, стукался лбом о дверку кабины, матюгался и снова засыпал. Селиванов же словно боялся остановиться в лихости своей и балагурстве, будто страшился собственного молчания и покоя.
Криком встречал и провожал он все, что пролетало мимо них в сумерках. Когда же дорога была пуста, бранил громко шофера и его машину.
Слюдянка вывернулась из-за поворота огнями. В кабину хлынула прохлада байкальского вечера и чуть утихомирила Селиванова. Очнулся Оболенский и невнятно замычал.
— Куда выкинуть вас? — спросил шофер.
Селиванов сказал:
— В церкву! — и сам удивился.
Оболенский икнул и дернулся. Машина проскочила по открытому переезду, обрызгала грязью несколько палисадников и прохожих, рыча проползла по хиленькому мосту и остановилась у церкви. Щедро отвалив шоферу, Селиванов вытолкал из кабины икающего Оболенского и выкарабкался сам.
— Где ресторан-то? — спросил Оболенский.
— Жди здесь! — крикнул Селиванов и направился к церковной калитке. Над крыльцом горела лампочка, на двери висел пузатый замок. Селиванов качнул его туда-сюда, почесал в затылке.
— Тебе кого? батюшку? — раздался за его спиной старушечий голос. — Так вон же дом! А служба кончилась, — охотно пояснила старушка. — Иди, иди! Постучись. Собачки там нету…
«Собачки! — подумал Селиванов. — Сам ищу, кому бы глотку порвать!..» Он поднялся на двухступенчатое крыльцо, постучал в дверь и почти сразу услышал шаги; в сенях заскрипела задвижка. «Ишь, не боится поп, не спрашивает. А ежели я с дубиной?»
— Вам что? — спросил священник, не узнав Селиванова в свете слабой лампочки.
— Это ж я!
— А-а! Не признал. Заходите!
— Нет, нет! — поспешно ответил Селиванов и замялся. — Это, значит, поминаю я друга свово… — И вдруг сунул руку за пазуху, вытащил пачку мятых денег и протянул священнику.
— Что вы! — отступил тот. — Вы и так дали более, чем следовало!
— А я не за то! Я хочу за поминание! Вечное! То есть, сколько денег хватит… Чтоб каждый день…
Священник покачал головой:
— Не могу! Не положено… У нас казначей есть, он квитанции выписывает…
— А я не ему хочу! Тебе! Не возьмешь, порву и вокруг церкви раскидаю!
Священник испугался.
— Но я не имею права!
— А я имею! Не хошь — твое дело! Раскидаю! Твой Бог поймет, потому я по совести…
Селиванов двинулся с крыльца.
— Постойте же! — крикнул священник в отчаянии.
— Берешь или нет?
— Сколько вы даете?
— Я не кошка, в темноте не вижу! Сколько даю, столько бери!
— Хорошо, я сосчитаю и все оприходую и сообщу вам…
— Не священник ты, — сказал Селиванов, — а бухгалтер с мясокомбината! Я тебе толкую, что жизни мне нет, душа из тела выпрыгивает, а ты меня оприходываешь…
Он выругался, ткнул ему деньги и, размахивая руками, зашагал к калитке. Но не дойдя, остановился и бегом вернулся назад.
— Слушай… и за меня там чего-нибудь, ну, чего полагается… Я человек порченый, но ты словечко замолви… на всякий случай…
Священник сунул в карман деньги, шагнул вплотную к Селиванову перекрестил его.
— Благословляешь? А на что? Когда сосунком был, мать таскала меня на это дело, чтоб, значит, жизнь свою праведно прожил! А теперь-то чего, когда жизнь прошла…
Священник перебил его.
— Будете в Слюдянке, заходите! В любое время! Пожалуйста!
— Поздно мне обращаться! Бывай здоров!
— Ну что? — заскулил Оболенский. — В ресторан-то пойдем?
— Без ресторана нынче никак нельзя! — сказал Селиванов. Но пройдя немного, вдруг остановился около одного дома. У двери светилась табличка. Освещенные окна были закрыты занавесками, по ним плавали тени.
— Надо же! — с удивлением и злобой процедил Селиванов. — В две смены работают! А пристроились-то — у самого Бога под боком! Стой тут! — приказал он Оболенскому.
За первой дверью был маленький коридорчик. Вторая дверь — заперта. На видном месте — кнопочка розовая. Селиванов нажал. Открыл ему высокий молодой человек в сером костюме, с галстуком, справный и подтянутый.
— Тебе что, дед? — удивленно спросил он.
Селиванов ссутулился, скособочился, морщины на лице собрал.
— Да я это, как его, то есть, значит, огепеу тута располагается?
— Что? — изумился тот.
— Я говорю, огепеу…
— Ты с луны, дед, свалился? Огэпэу уже сорок лет как нет!
— Ишь ты! — поразился Селиванов, всплеснул руками и присел даже. Нету, стало быть! Да не может такого быть, чтобы нашей власти народной без огепеу жить! Обманываешь старика?!
Чуть похолодев лицом и заложив руки в карманы, молодой человек снисходительно пояснил:
— Когда-то было огэпэу, а теперь называется — Комитет государственной безопасности, кэгэбэ.
— Кэ-э, гэ-э, б-э-э… — протянул задумчиво Селиванов. — Ить-то имечко какое себе подыскали! Бодучее!..
— Тебе что надо, дед?!
Это прозвучало уже совсем холодно.
— Дык, значит, до начальника мне бы! Дельце неотложное имеется. Он за какой дверью помещается-то?
Тот непроизвольно взглянул на дверь слева, и Селиванов тотчас направился к ней. Холеная, белая ладонь преградила ему путь.
— Начальник занят. Говори. Я передам.
— Оно можно, конечно, — жалобно простонал Селиванов. — А ты в каком звании состоишь, извиняюсь?
— Старший лейтенант.
Селиванов выпрямился и с презрением оглядел его.
— Лейтенант! — сказал он возмущенно. — И я тут с тобой время теряю? Тьфу!
Обойдя его, он толкнул дверь плечом и закрыл за собой.
В комнате, в торце длинного стола, сидел в кресле мужчина лет сорока, тоже в костюме, при галстуке, и что-то писал. Не дав ему рта открыть, Селиванов торопливо заговорил:
— Извиняюсь, конечно, шел мимо, гляжу, свет горит, сообразил, что во вторую смену работаете, вот удача, думаю, извиняюсь, конечно, но вопросик мне требуется один выяснить, потому как для жизни моей он самый первый вопрос есть! Так что не гоните старика!
— В чем дело? — сурово спросил начальник.
