— На какой товар спрос?
— Только давай! Все берут, чего у самих не хватает.
Но Мкртич, хмурясь, поправил Саргиса:
— Дрянь не берут. Не обманешь! Жемчуг — так чтобы ормуздский. Они его гурмыжским зовут. Лалы — так добывай им бадахшанские, алые с синим огоньком. У кого товар нехорош, лучше тут сбыть, чтоб зря не возить.
Саргис поддался любознательности:
— У вас-то товары добры ли?
— Разные. Жемчуг действительно с Ормузда. Парча — индийская. Изделия из кости, серебро — все оттуда же, Индия. И камни, какие везу…
Мкртич, хмурясь, как бы укорил Пушка:
— С таким товаром легко: много места не занимает.
— Да ведь у меня этой мелочи был караван. Вьюков около восьмидесяти еще осталось.
Мкртич и Саргис, не вставая, на коленях подползли ближе к Пушку, и Мкртич недоверчиво спросил:
— Откуда ж столько взять, чтоб все было добрым товаром?
— Самарканд дрянью не торгует!
Тогда все время молчавший Акоб, порывистым движением откинув назад космы своей седины, каким-то птичьим голосом воскликнул не то в изумлении, не то в испуге:
— Самарканд?!
— А что?
— Почему ж армянин — из Самарканда?
— У нас там полно армян.
— Живут?
Пушок еще не понял, какого ответа ждет от него побагровевший Акоб, когда Мкртич строго, как бы допрашивая, усомнился:
— И мы там бывали. Закупимся в Самарканде ли, в Бухаре ли — и домой! Вы же шествуете из Самарканда на Москву. Где же дом?
Домом Пушка были караван-сараи, постоялые дворы, степные рабаты на многих, многих торговых дорогах. Ни разу не довелось Пушку разбогатеть, занять верное место на базаре, обзавестись семьей, купить дом. Столько раз выпадало счастье; казалось, вот-вот в руках дом, семья, собственные караваны… И вдруг — ах, и ничего нет!.. Сколько раз! Всю жизнь вот-вот… И каждый раз — ах, и ничего нет! Судьба есть судьба! Хотя языческие философы поучали, что свою судьбу человек носит в самом себе и волен ее подчинить себе… Носит в себе — с этим Пушок не спорит. Но подчинить — это не в силах человеческих: судьба есть судьба!
Но ему не хотелось срамиться перед армянскими купцами — он ответил им небрежно:
— Дом? Как где? В Самарканде!
— И велик?
— Зато крепок!
Акоб снова с таким же испугом и недоумением взвизгнул:
— И еще цел?!
Столь же недоверчиво спросил и Мкртич:
— Это у Тимура-то армянский дом крепок?
— А что?
— Вы не слыхали, что ль, каков он с армянами?
— Когда это было! Более десяти лет прошло. Да и тогда в Самарканде он армян не трогал.
— Более десяти? Да он сейчас там, у нас!
— Я слыхал, он в Армении. Да ведь он дальше идет, через Армению он только проходит! Дальше идет, на вавилонского султана…
— Только проходит? А воззвания наших пастырей? Не слыхали?
— Какие?
— А кровь, а огонь! А девушки, а женщины наши расхватаны нечестивыми иноверцами…
Акоб перебил Мкртича с отчаянием в голосе:
— А книги наши разметаны, пожжены. Святыни наши истоптаны. Не осталось камня на камне от монастырей, от городов… Я же иду оттуда! Я этим двоим только вчера тут встретился! Я это сам видел! О Иисус!..
Мкртич перебил Акоба:
— Наши дома пожжены, поломаны. Семьи неведомо где! Где сам народ наш? Мы встретили его, брата Акоба, — вот и стали на этой проклятой пристани. Не знаем, куда деваться! Куда держать путь? Армянские подворья в Астрахани разграблены. Почтенные старцы погублены. А? Он только проходит? Дальше идет? Куда? Куда идет эта чума?
— Какие воззвания? — испуганно переспросил Пушок. — Не слыхал никаких воззваний…
Мкртич, с недоверием отшатнувшись, крикнул:
— Не слыхали? Может, и нет желания слыхать?
— Как нет? Что вы!
— Тогда слушайте!
Мкртич протянул руку к Акобу, и Акоб из кожаного мешочка, свисавшего на ремешках с его шеи, достал скатанный трубочкой потемнелый пергамент.
— Читайте ему! — гневно велел Мкртич.
Отстранив трубочку на всю длину руки, одним пальцем Акоб развернул и, прищурившись, тихо принялся читать послание:
— 'Вам, народ айказян, армяне! Слушайте!
Где бы ни были вы, слушайте!
Великое зло сотворено на земле нашей! Горе нам!
Безжалостный, бессовестный, свирепый, преисполненный ярости, слуга дьявола появился с востока, из города Самарканда, главарь разбойников, коновод убийц. Имя ему Тимур-Ланк!
Горе и плач всем нам, армяне! Ибо растерзана вся наша страна от Арчеша и до Иберии, до Куры-реки Агванской, до городов Вана, до стен Себастии, ныне именуемой Сивас, вся отдана на растерзание, на расхищение, на разбой, предана погибели, резне, насилиям, порабощению, залита кровью невинных.
Всех горестей — ни рассказать, ни описать, армяне!
Родная земля взывает к вам:
'Сын мой! Горе мне, горе! Горе дню твоего рождения, горе мне и горе отцу твоему. Горе разломанным рукам моим, что обнимали тебя, сын мой, отнятый у меня для растерзания; сын мой, кинутый в пучину горести!..'
О армяне! Помощи, помощи ждем от вас!
Это пишу я, видевший своими глазами страну, заваленную телами убитых, тысячи женщин и невинных младенцев, угоняемых, как стада, в нечестивое рабство, разрушенные города, где ничего не осталось, осквернение святынь, голод, нищету.
Голыми, без всякого стыда, босыми, подобно скоту, бродят уцелевшие среди развалин. Ни у кого не осталось достояния, некому выкупить родных и земляков из плена.
Книги наши из монастырей и сокровищниц расхищены. И даже на выкуп благих книг из нечестивого плена ни у кого нет достояния.
Я оповещаю об этом, чтобы слезами гнева омыли вы раны и язвы нашего народа.
Это видел своими глазами я, Фома, монах из Мецопа.
О армяне! Где бы вы ни были, спешите на помощь! Выкупайте из плена людей — кровь нашего народа! Паче людей выкупайте наши книги — ум нашего народа!
Читайте это слово всем армянам. Велите им передавать это слово всем армянам, которые встретятся.
Помощи! Помощи!..'
