вершинах деревьев лисьими хвостами затрепыхалось злое рыжее пламя. Намокшая тайга трещала, искрила, но не могла устоять перед огнем. Пламя, как ошалелое, прыгало по ветру из одной стороны в другую. Люди сразу же потеряли друг друга. Некоторые падали в огненное пекло, кричали о помощи.
Сбоку от Федора — отчаянный, срывающийся крик. При свете пожара в густом мелком подлеске хорошо виден след повозки. Федор пошел по нему. Под ногами хлюпала вода. Смоченной тряпкой Лелеснов закрыл лицо до самых глаз, от этого легче дышалось в подлеске, где дым гуще.
И вдруг Федор провалился по самый пояс во что-то жидкое и густое. «Болотная топь», — мелькнула верная догадка.
Федор еле выбрался на сухое, отыскал несколько толстых и длинных палок, осторожно по ним начал пробираться вперед.
Крик совсем рядом. Вот и барахтающийся в холодной тине человек. Федор скомандовал:
— Держись крепче за палку!
Битый час Лелеснов вызволял человека из цепких объятий таежного болота. На сухом месте человек впал в беспамятство. Федор узнал в нем Беэра. Как он сейчас не походил на властного и строгого начальника! В грязи по самые уши, генеральского одеяния не распознаешь. Стараниями Федора к Беэру вернулось сознание.
Ветер подул в другом направлении. Пожар отступил в сторону, постепенно затих его шум. Тайгу огласили завывающие ауканья. Группами и в одиночку люди подходили к Федору.
На другой день стало известно, что не вернулось пять человек, исчезли две повозки с лошадьми.
Беэр, переодевшийся и воспрянувший духом после испуга, наедине сказал теплое слово Федору:
— Спасибо, штейгер! Твоей заслуги нельзя забыть. Держи награду — ровно пятьдесят рублей.
Федор отпрянул в сторону.
— Не могу взять этой награды, ваше превосходительство. Душа и совесть заставляют вызволять каждого человека из беды… Потому и не возьму.
Беэр поначалу удивленно ухмыльнулся, потом охотно согласился:
— Твоя воля, штейгер! Впредь в долгу не останусь…
Весь обратный путь экспедиция прошла без происшествий, если не считать одного. До Змеиногорского рудника не оставалось и дневного перехода, а пришлось заночевать. Наутро барабаны на два часа позже обычного спугнули утреннюю тишину. По случаю окончания похода отдыхали дольше.
Беэр потягивался на копне свежего сена. Густые запахи щекотали ноздри. От ярких, еще не успевших набрать тепла, лучей невольно и блаженно щурились глаза:
Впереди видна Змеева гора, чуть задернутая дымкой синеватого тумана. Там, на руднике, предстоял долгожданный отдых от дорожных мытарств и невзгод.
Беэр находился в добром, безмятежном настроении. И вдруг его лицо окаменело. В округленных по-рыбьи, застывших глазах — дикий страх. Мгновение, и неведомая сила легко сбросила Беэра в одном исподнем белье с копны. Истошный вопль всполошил людей.
— Змея, змея!
Беэр поспешно, на ходу сбрасывал исподнее.
— Бейте же ее! Бейте!
Первым схватил увесистую палку Назар Путинцев. До двух потов молотил ею, замаливая прошлую провинку. На генеральском белье живого места не осталось от зеленых и черных полос — следов палки. Тем временем нагого Беэра с подобающим вниманием освидетельствовал лекарь.
— Благодарение богу, ваше превосходительство, змеиного укуса на теле нет.
Беэр успокоился и как ни в чем не бывало принялся торопить со сборами в дорогу. Вдруг, как на грех, подскочил Путинцев и по всей солдатской науке отрапортовал:
— Ваше превосходительство, не змея, а лягушка-с оказалась в вашем исподнике! Как есть она, шельма!
Для убедительности солдат извлек из кармана штанов останки лягушки.
— Выходит, мерзавец ты этакий, я соврал насчет змеи?! Да как ты смеешь! Прикажу плетьми засечь насмерть за твои лживые речи!
Федор умоляюще попросил:
— Не тревожьте его, ваше превосходительство. Уважьте мне.
Беэр смягчил тон.
— А может, он и вправду по недосмотру упустил змею и убил лягушку, коя прыгала рядом с исподником, потому и заключил по собственной глупости, что оная лягушка меня побеспокоила.
Позже Беэр приказал уволить Путинцева в отставку «за преклонностью годами и глупостью рассудка»…
Честность солдата сошла за глупость. Беэр же через то оградил свою генеральскую честь.
Однажды командир караульной команды при Барнаульском заводе поручик Синяков пришел в гости к отцу Ферапонту. Здесь же находился ревизор из Тобольской духовной консистории, немолодой протоиерей Игнатий. Ревизор немало важничал, еле ворочал кудлатой головой, будто опасался, что о шею перетрется толстая золотая цепь и массивный крест упадет на пол. Как и подобает человеку его сана и возраста, он вел душеспасительный духовный разговор.
— Жизнь земная — кратчайший сон… Вечность — с вознесением на небеса. Посему на земле человек должен строго блюсти законы православной церкви…
Отец Ферапонт приметил на лице поручика гложущую скуку, исподволь и многозначительно подмигнул ему, давая понять, что и при скучном начале можно ожидать веселого конца. Потом как бы вскользь обронил:
— Велела бы, матушка, стол накрыть.
В небольшой уютной гостиной все давно готово к приему гостей. Со стола приветливо поглядывали бутылки, тонкие аппетитные запахи изысканной снеди щекотали ноздри.
Отец Игнатий уселся первым, сказав с тяжким вздохом:
— Грешен человек безволием своим перед дарами земными.
После третьей чарки ревизор перестал открещиваться и в утеху своей совести оповестил:
— Что три, что шесть чарок — един грех разом.
А отец Ферапонт с тонким знанием дела прогремел в дверь:
— Велела бы, матушка, подать енту наливочку, что в третьем году наделана, под красной сургучной печатью и облита воском. Да икорки осетровой свежего посола с нарезанным лучком…
С подносом в руках вошла Настя, чуть заметно улыбнулась, с достоинством поклонилась.
Поручика совсем недавно перевели по службе из Екатеринбурга в здешние края. На Барнаульском заводе не знал он еще многих людей. И Настю увидел впервые.
— Никак дочь ваша, отец Ферапонт?
— Не-е, разведенная жена… в услужении мне находится.
Наливка оказывала свое быстрое воздействие. Захмелевший отец Игнатий отставил в
