— Например, сегодня вечером вы свободны?
— Нет, сегодня нет! Позвоните завтра. Во второй половине дня. Извините, Макар Иванович, но сейчас я занята. Всего хорошего!
«Сентиментальная история не получилась!.. Ладно! — Он захлопнул записную книжку и придавил ее пальцами к крышке стола. — Будем исходить из того, что есть!»
Он заставил себя. Напрягся и, шевеля губами, перечитал текст статьи.
«Пустые города. Квартиры с мебелью и коврами. Можно подняться, скажем, на третий этаж, войти и, опустившись в кресло, включить телевизор. Только за окном на улице ни одного человека, только во всем доме тишина. Припять — мертвый город, город, в котором открыты все двери, город, наполненный потерявшими прежнее значение вещами.
На первый взгляд попасть туда непросто. После жутковатого трафарета: «Город Припять. Опасная зона. Въезд строго по пропускам» ваш путь преградит пограничный шлагбаум, сразу за шлагбаумом — служба дозиметрического контроля проводит радиационный досмотр. Кроме стационарного дозиметра, который можно приравнять по пропускной способности и мощности, пожалуй, к грузовым весам на элеваторе, только при таком сравнении придется поменять знак плодородия на знак гибели, здесь проводится и личный осмотр. Дозиметр поднесут к каждому колесу вашей машины, им прощупают ваши карманы и ваши руки, его приставят к подметкам вашей обуви. Конечно, такой тщательный досмотр только при выезде из зоны, при въезде- строгая проверка документов. И все-таки за пределы тридцатикилометровой зоны уходят радиоактивные вещи. Сегодня радиационный фон в зоне достигает 1 р./ч, что в сто тысяч раз больше допустимой для человека нормы, и при этом около 40 тыс. человек работают в пределах зоны. Возникает вопрос: неужели эти люди сделаны из другого материала? В городе Припять они не живут, работа организована вахтовым методом, сотрудники АЭС размещаются в общежитиях. Кроме самой станции, которую никто и не думает замораживать, здесь проводятся работы по дегазации, дезактивации, поддержанию жизнеобеспечения нежилого фонда, поддержанию жизненно важных коммуникаций. А теперь прибавим к этому еще и охрану. Кроме специалистов в зоне работает более тысячи сотрудников милиции.
А радиационное пятно продолжает разрастаться. Оно растет под воздействием ветра, от постоянного, несмотря на все принимаемые меры, загрязнения вод реки Припять. И появившиеся в зоне «сталкеры», а точнее сказать — мародеры, становятся еще одной причиной разрастания пятна.
Сразу после пункта досмотра дорога на Чернобыль, уставленная множеством предостерегающих щитов, а за ними: вертолет с откинутой дверью, колонна неподвижных машин. Их так и оставили после катастрофы. Выглядят они как новенькие, может, и баки полны бензина — сел за руль и поехал! Огромная колонна красных пожарных машин, уже не участвующих в тушении пожаров, они тоже заражены. Технику приходится демонтировать и закапывать. На территории тридцатикилометровой зоны уже более 800 таких могильников, и некоторые из них столь опасны, что работы производятся только при помощи автоматики, эти могильники обслуживают роботы. А охраняют? Пожалуй, милиционеров приравняли к механизмам.
Один из сотрудников милиции рассказывал:
— Вот здесь, на этом месте, стоял мотоцикл «Урал», а теперь его нет, увели!
Неужели из зоны увели? Если бы только это! Из могильников выкапывают запчасти, в могильниках роются в поисках ценностей, угоняют и машины целиком. Вывозят и продают. Ближайшая точка, где дефицитные запчасти найдут сбыт, — Киев. Покупателя, конечно, никто не предупреждает, откуда взялся, скажем, распредвал. Он и не спросит, довольный тем, что купил дешевле, и не подозревает, что дешевая покупка обойдется ему ценой жизни, что, оснастив свой автомобиль зараженными запчастями, он превратил его в источник постоянного излучения и теперь подвергает себя большей опасности, чем даже работник зоны, потому что главный фактор радиационного воздействия — время.
Эта проблема касается не только России, по некоторым данным, распространение пятна значительно шире. Через произведения искусства… Представьте себе старинную гравюру, несущую вам 20 рентген в час».
4
Отпевали в маленькой сельской церкви. Таксист попался молодой, наглый, запутавшись на окраине, он не сразу захотел признать свою ошибку, и Макар Иванович, расплатившись и имея ориентиром лишь золотой купол да сверкающий над деревней высокий золотой крест, вынужден был лезть через сугробы, срезать угол. Все равно он опоздал. Чувствуя, как насквозь промокли и заледенели ноги, он, комкая в ладонях шапку, тихо вошел в храм. Вошел, перекрестился на ближайшую от входа икону, хоть и был не крещен, и присоединился к толпе. Батюшка как раз закончил. Всего было четыре гроба. Родственники подходили по очереди и прощались с покойными.
Несколько раз уже участвуя в подобных церемониях, Дмитриев знал заранее, что первым идти ему все равно нельзя. Боялся перепутать. Наделенный великолепной зрительной памятью, он почему-то никак не мог научиться опознавать даже хорошо знакомого человека, лежащего в гробу. Ладно, если гроб один, но обычно в подобных случаях их было несколько.
Печальная молитва, пение, полумрак, шепот — все это одновременно успокаивало и раздражало его. Запах ладана и растаявшего снега. Женщина закричала неожиданно рядом, страшно на высокой ноте, но крик сразу оборвался. Бессознательно Макар Иванович прислушался к своему дозиметру. Шли нечастые, негромкие щелчки. Значит, какая-то радиация здесь была. Фон несколько завышен.
К каждому гробу выстроилось подобие очереди. Люди подходили, некоторые просто крестились над телом, кто-то, прощаясь, целовал в лоб.
Макса Дмитриев опознал сразу, даже сам себе удивился, ведь сколько лет не виделись. Нужный гроб стоял крайним справа, лицо Макса будто выдувалось из него огромной яркой маской. Такие лица- Макар Иванович это хорошо знал — бывают только у утопленников, после того как над ними тщательно поработает гример. Губы сильно накрашены. Глаза обведены тушью. На щеках толстым слоем лежит пудра. Не имеющий обыкновения целовать мертвых, даже самых близких, Макар Иванович пытался уяснить себе происходящее. Мысль его была холодна, он жалел, что вообще поехал на это отпевание, делать, что ли, больше нечего, он пытался понять, зачем лицо его друга так непристойно размалевали? Откуда такая неистовая воинственная пошлость вообще в людях берется? Он даже прикинул, что, в общем-то, это не плохая тема для статьи, как минимум, затравка для очерка, чудная иллюстративная картинка, и вдруг будто проснулся.
Дозиметр жужжал, как бешеный, наращивая и наращивая обороты. Стоя у гроба Макса, Макар Иванович чуть наклонился вперед, и жужжание переросло в душераздирающий писк. Несколько человек повернули головы в его сторону. Быстрым движением Дмитриев вытащил иголку-дозиметр из отворота своего мехового плаща и сжал ее в кулаке за спиной. Жужжание не прекратилось, но теперь его, по крайней мере, никому не было слышно. Было такое ощущение, что в кулаке зажата живая пчела.
«Будто его в реакторном отстойнике искупали! — подумал Дмитриев, осторожно проверяя, не вызывает ли у кого-нибудь подозрения. К счастью, он был последним в скорбной очереди. — Интересно, где в Киеве есть такой отстойник для мертвецов?»
Все-таки он привлек внимание. Откуда-то из полутьмы слева возникла женщина, укутанная в черное.
— Это вы звонили? — спросила она, и из-под туго завязанного платка на него глянули мокрые от слез, усталые, но очень красивые глаза. — Вы Дмитриев?
— Ольга Алексеевна?
— Поедете с нами?
«Конечно, как же я упустил, — подумал Макар Иванович. — Еще же поминки. Водку пить придется. Не отвертишься».
— Поеду!
Он испугался, что эта женщина может услышать звук дозиметра, и, желая ее отодвинуть, глухо кашлянул. Все-таки он прощался со своим боевым товарищем, можно понять.
