Она помолчала.
- - - Раньше - - - я так любила слушать - - - эти сказки - - - ночью - - - чтоб уснуть - - - мать бормотала - - - про жизнь - - - да - - - про жизнь давно - - - без слез - - - хотя там детей жрали - - - без страха слушала - - - жестокая - - - говорили - - - души нет - - - говорили - - - а теперь - - - есть она у меня? - - - А? - - - Фриц - - - есть душа? - - - Появилась? - - - Ну и чё - - - лучше не стало - - - без души плохо - - - говорила мать - - - а с душой - - - ну ее эту душу - - -
Она будто устала. Я молчал. Сбоку были видны ее широко открытые глаза.
Все такие же кристальные глаза.
Она распрямилась, дотянулась до одной щепки и, взяв ее, поднесла к глазам.
- - - Иди, - - - прошептала она, - - - иди на берег - - - душа - - - иди - - -
И выбросила далеко-далеко щепку. Размахнулась и вложила в бросок столько силы, что щепка упала недалеко от вершины сопки.
Упав, она исчезла в ковре цветов, как пылинка.
- - - Ну чё - - - чё сидишь? - - - Иди - - - уходи - - -
Она обращалась ко мне, как будто к кому-то другому.
Я поднялся и, постояв немного, пошел наверх.
Это был еще не конец.
Я увидел ее в последний раз в другом месте.
Я был пьян. Мы с армянином и Сафой напились молодой бражки.
Это случилось уже перед отъездом в командировку.
Мы пили в соседней роте. Я пошел отлить и там в толчке увидел девушку.
Она забилась в угол, как больная птица. Она скользила на кафеле. В одних кальсонах. С пятнами крови между ног.
- - - Не надо - - - Не надо, - - - шептала она. - - - Хватит - - - я не могу больше - - -
Это была Ладошка. Она меня не узнала.
Я вспомнил глаза ее...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В госпитале меня уже ждал старшина и двое узбеков.
Мне принесли мою выстиранную форму. Бушлат и сапоги были такими, в каких я сюда прибыл. Грязными.
Черт, я здесь потерял еще, наверное, пару-тройку кило. Форма висела.
Старшина покачал головой.
- - - Ну вперед - - -
Я надел шапку. Узбеки смотрели по сторонам и принюхивались. Им бы явно не повредило полежать в этих стенах и набрать пару-тройку моих кило.
Мы приехали в роту, и я уснул на чьей-то кровати.
А утром, на разводе, ротный объявил, что двум рядовым командир полка добавил ее семь суток ареста. Это были Сафа и Армянин.
Тот вообще с губы не вылезал.
Они подняли мятеж там.
Это грустная история.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Недели две я не видел Сафу.
За это время он с Армянином набирали сутки, как очки. Автоматически.
Я думал, что это все-таки лучше, чем ходить на работу, но я ошибся.
Это были совсем другие условия.
Меня отправляли со сгущенкой, с сигаретами к губе. Сафу первое время выводили на прогулки. Одного. Трое автоматчиков-азербайджанцев.
Таких почестей здесь никому не оказывали.
Я перебросил одну банку и услышал Сафин крик:
- - - Не надо! - - - Не надо жратвы! - - - Кормить этих! - - -
Я понял все и передал. Семь слов стоили ему еще семь суток.
Нужно было искать другие каналы.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Вот в одну из ночей меня и разбудили. Земляк Карена и двое рязанцев.
Они были должны Сафе.
Они вывели меня в сушилку. Мы говорили до трех. Очень тихо говорили.
Один из рязанцев стоял на атасе.
Я должен был сесть на губу. Меня посадили бы суток на семь, максимум. Хотя это был уже второй раз.
Я должен был найти тайник, определить точное время смены караула и тех, из караульной роты, кто мог бы передавать посылки. Это называлось 'пинать колобки'.
Теперь я должен был заслужить семь суток.
Это было легко. Достаточно не отдать честь какому-нибудь мудаку с маникюром.
Но у меня, как говорил дед, все через задницу.
Через день был большой развод. Командир полка, сука в валенках, сука в шубе до пят, прохаживался.
Он не мерз.
Он нас учил громким голосом любить родину.
- - - Стране нужны герои! - - - А она рожает мудаков! - - - Это было только введение. Прошел час. Немного начало оттаивать.
Наши пальцы в сапогах свернулись в фиги.
Изо рта командира полка шел пар. Он пах кофе, колбасой.
От этой горы в шубе пахло домом, семьей. Утрами с кофе, с хлебом, с колбасой. Теплой женой в комбинации. Водкой с пельменями по субботам.
Я вообразил его в тапочках! Он сидел перед телевизором и дремал.
От нас воняло табаком, потом, дерьмом в кальсонах, которое уже не отстирывалось, спермой, разбавленным какао, чаем с бромом, нашими письмами на серой бумаге в клетку.
От нас шел аромат портянок, на которых отпечатывались наши мокрые ноги.
От нас несло дымом случайных костров на стройках, горелой ватой воняло от наших бушлатов, чаем крепким, сваренным на костре, в недостроенном доме...
Нашими тайниками в теплотрассах, где мы могли отлежаться.
Нашими руками, черными, в мазуте, отмороженными руками, красными, как гусиные лапы...
Вот какая была парфюмерия.
Я смотрел, как эти сто с лишним кило дерьма ходят, поскрипывая портупеей.
- - - Как одену портупею - - - Так тупею - - - и тупею, - - - раздался шепот во второй шеренге.
Я почувствовал, что сейчас самое время.
Ха-ха!
И я уже оказался шагнувшим из строя.
- - - Товарищ полковник, - - - услышал я свой голос, - - - разрешите обратиться - - -
Он моргал, будто я ему предлагал насрать мне в руки.
Я предложил ему кое-что покруче.
Я пригласил его на танец! Вполне серьезно!
- - - Разрешите - - - разрешите пригласить вас на танец - - - Товарищ полковник! - - -
Он мне дал трое суток. Я заикнулся. Он прибавил еще трое. Было уже шесть. Достаточно.
Я слышал, как ржут в шеренге. Армянин и один из рязанцев спокойно мне кивнули.
