— Я думаю, нам пока незачем спешить… — начал я подготавливать почву. — Уже довольно поздно, а ночные поездки не из приятных… Сеньор профессор, у вас найдется для нас какая-нибудь комната?
Долорес с изумлением смотрела на меня.
— А может быть, мы не станем мешать профессору…
— А вы и не мешаете, — буркнул Боннар, что должно было, видно, означать приглашение.
— Почему вы хотите остаться здесь на ночь? — прошептала сеньора Долорес, умоляюще глядя на меня. — Мы же можем заночевать в «Каса гранде», если вы не хотите возвращаться ночью.
— Мы должны здесь остаться, чтобы выяснить все до конца. Это раз! А если говорить о «Каса гранде», то не знаю, согласится ли Марио… — я замолчал, вопросительно глядя на мальчика.
— Я туда не поеду! — поспешил на помощь Марио.
— Ну так можно заночевать у дяди! — не сдавалась Долорес.
— Я остаюсь здесь, — поспешно сказал Альберди. — А впрочем… я же говорил тебе, Долорес… Ты должна сама поговорить с Хозе.
— Да ты шутишь…
— Нет, Долорес. Этого хочет Хозе. Ему нельзя отказывать.
— Хозе требует этого разговора, — спокойно сказала молчавшая до сих пор Катарина.
Глаза Долорес были полны ужаса.
— Я пойду с тобой, мама, — мягко сказал Марио.
Она конвульсивно схватила его за руку.
— Будет лучше, если вы побеседуете без свидетелей, — твердо сказал Боннар.
— Я не пойду туда одна! — крикнула отчаянно Долорес, бледная как полотно.
— Ты не можешь ему отказать… — мягко сказал Альберди.
— Я… Я боюсь, — сдалась она.
— Эст! Ты пойдешь с ней. Так будет лучше, — решил Боннар.
Священник взял сестру под руку и повел ее к лестнице. Боннар молча следовал за ними.
Марио смотрел, как они поднимаются, и вдруг, когда их уже не было видно, помчался следом.
Мы остались с Катариной.
— Скажи честно, — я взял ее за руку. — Действительно ли Боннару можно полностью доверять?
— Абсолютно, — она освободила руку и уселась в кресло.
— Его взгляды по меньшей мере странны. Я слышал от де Лимы, что Браго симпатизировал коммунистам… Может быть, и Боннар… Все это довольно подозрительно…
— Глупости. Каждого имеющего радикальные взгляды люди типа да Сильвы готовы считать коммунистическим агентом. Ну а если даже он был бы коммунистом?
— Ну хорошо. Не в этом дело… Я в вашей политике не разбираюсь и разбираться не хочу. Скажи мне лучше, что это за история с дневником Браго?
— Неприятная история. Это работа твоей сеньоры Долорес: у нее остались первая повесть, несколько рассказов и дневник Хозе, который он вел некоторое время. Дневник был куда-то спрятан, но Долорес его нашла и, прочитав, сожгла. Она утверждает, что это был пасквиль на нее, но, по словам Хозе, только небольшие отрывки касались его жены. Она также уничтожила и его произведения, то ли желая отомстить, то ли просто потому, что не верила в их ценность. Быть может, определенную роль в этом сыграла ревность к сыну, который был влюблен в отца. Позже оказалось, что дневник она сожгла лишь после смерти Хозе, а до этого несколько лет прятала записки мужа, вероятно, преследуя какие-то свои, не известные нам цели.
— И Марио об этом узнал?
— Да. Но лишь три месяца назад. Дело с дневником тянется уже несколько лет. Началось оно, пожалуй, через год после официальной смерти Браго. Не знаю, говорил ли тебе Боннар, но в ходе переноса личности в памяти Браго появились значительные пробелы. Его это страшно угнетало, особенно позже, когда мыслительные способности полностью восстановились. И тут он вспомнил о дневнике, который мог бы ему очень помочь. Поэтому Боннар предпринял попытку добыть у Долорес эти записки. Однако она утверждала, что Хозе ей ничего не оставлял. Профессор, решив, что Хозе страдает парамнезией, поставил на этом крест. Правда, существование произведений подтвердили редакции, которым Хозе предлагал в свое время рукописи, но ведь он мог их затерять. После развода он много пил и порой бывал в состоянии полной невменяемости. Пить он перестал только за год до смерти под влиянием Боннара и Альберди. Вопрос о дневнике вновь всплыл лишь несколько месяцев назад в разговоре Хозе с Марио. Мальчик припомнил, что лет пять или шесть назад видел у матери толстые блокноты в характерных обложках. По просьбе Хозе он начал искать их дома, и не знаю, как уж там было, только в конце концов оказалось, что все сожжено матерью.
— Так вот зачем Хозе звонил сыну? Ему был нужен дневник…
— Нет! — возмутилась Катарина. — Хозе просто тосковал по сыну. Он действительно его очень любил и любит… Боннар решился на этот довольно рискованный шаг, учитывая психическое состояние Хозе. Вопрос о дневнике совершенно случайно был затронут лишь при третьем или четвертом разговоре.
— Мне кажется, ты идеализируешь Браго.
— Что ты! — вздохнула она. — Ты не знаешь Хозе! Ты видишь его глазами этой ведьмы. Представляю себе, что она о нем наплела… Ведь она принудила своего сына поклясться, что он никому не скажет об уничтожении рукописей! И теперь от него ты не услышишь об этом ни слова. Он поделился только с отцом, так как считает, что на него клятва не распространяется.
— Почему ты так ее ненавидишь? Мне кажется, несмотря на все недостатки, это несчастная женщина.
— Что ты плетешь? — возмутилась Катарина. — Это корыстолюбивая, коварная, беспринципная баба. Если б ты знал, что вытерпел от нее Хозе!..
Я смотрел на Катарину и думал, почему она, всегда такая объективная и трезвая, не находит в себе и тени сочувствия к матери Марио. Разве она не видела, что происходило несколько минут назад? Разве не поняла, что Долорес только ради сына согласилась на разговор с покойным мужем?..
— Дорогая, да ты, часом, не была ли влюблена в Хозе?
Она резко отвернулась.
— Вот как!.. — сказал я сочувственно. — И, может быть, даже сейчас…
Она повернула ко мне лицо и молча глядела на меня широко раскрытыми глазами, но я видел, что мысли ее где-то очень далеко…
— Ты думаешь, что… бессмысленно любить… — прошептала она едва слышно.
XIV
День опять стоял солнечный. Небо было без единого облачка, и когда мы с Катариной и Альберди отъезжали от института, я пожалел, что должен возвращаться в душный город.
Сеньора де Лима и Марло выехали с Боннаром четыре с лишним часа назад, как вчера и намечалось. Я виделся с ними утром. Долорес была бледна и измучена. Круги под глазами свидетельствовали о том, что последние дни она пережила немало тяжелых минут. Я знал, что она до поздней ночи просидела, в кабинете у Боннара. Видимо, они до чего-то договорились без моей помощи, так как я заметил, что она стала относиться к нему с явным уважением. Перед отъездом она сказала мне, что я действительно должен как можно скорее взять иск обратно, а она постарается убедить своего мужа в правильности этого решения. Меня уже ничто не задерживало в Пунто де Виста, и мы с Катариной решили, что завезем Альберди домой и тут же поедем в столицу.
Священник не принимал участия в разговоре. Хмурый и молчаливый, он сидел на заднем сиденье, задумчиво глядя перед собой усталыми глазами.
В двух километрах от института шоссе сворачивало влево и постепенно поднималось в гору, к холму, на склонах которого раскинулось селение. Солнце светило здесь прямо в глаза, и его свет, отраженный от нагретой поверхности дороги, слепил глаза. Я потянулся за темными очками, когда Катарина неожиданно
