— Мы думаем, что господин Уилкинс так и не вышел в тот вечер из небоскреба.
— Но как это возможно?
— Охранник и портье видели, как мимо них прошел человек в его плаще и шляпе Уилкинса. Но человек этот шел быстрее, чем всегда, и не попрощался с ними. Они лишь мельком видели его лицо.
— И еще одна деталь, — подхватил Ренцо. — Вы каждый день проходите через турникет в холле?
— Конечно.
— Механизм учитывает каждый вход и выход — для статистики. В полночь охранник проверяет количество проходов за день и записывает в тетрадь. Обычно это четное число. Но двадцать первого августа число оказалось нечетным. Хотя в полночь здание считалось уже пустым.
— Из чего следует, — заключил Кан, — что днем кто-то вошел и больше не вышел.
— Вы полагаете, — предположила Кэролайн Теннер, — что из здания вышел кто-то, кого приняли за Уилкинса?
— Именно так, — ответил Кан, кивая.
— Свидетели не могли ошибиться?
— Был случай, — сказал Кан, — когда один свидетель сообщил мне, что видел на месте преступления мужчину с собакой, а второй поклялся, что это была женщина с ребенком. Первый считал, что между выстрелом и бегством подозреваемого прошло десять секунд, а второй полагал, что две минуты. Первый слышал завывания, а второй — звуки флейты…
— Служащие видели кого-то, кто был похож на господина Уилкинса и кивнул им, — подвел итог Ренцо. — И сделали вывод, что видели именно его.
— Нам необходимо обыскать пять этажей, которые занимает ваша компания, — сказал Кан. — Причем немедленно, так как Джеймс Уилкинс может быть еще жив.
Вице-президент развела руками:
— Но как… Я же не могу в одну секунду остановить работу служащих!
Неизвестно, что больше взволновало Кэролайн Теннер — то, что в каком-нибудь шкафу найдут труп, или то, что президента спасут и ей придется спуститься вниз по иерархической лестнице.
— Ваши служащие, несомненно, станут работать гораздо продуктивнее, когда это дело будет закрыто, — заявил Кан.
— Вы явно ничего не понимаете в продуктивности, — заметила Кэролайн Теннер.
— Кстати, — невозмутимо спросил Кан, — в тот вечер вы точно ушли в девять часов?
— Да, я ведь уже говорила.
— Почему так поздно?
— У меня была встреча, которая затянулась.
— С кем?
— С Августом Корда. Президент попросил закончить дело о страховании проекта небоскреба на Уолл- стрит, которым владел господин Корда. Колоссальное предприятие.
— Значит, господин Корда ушел чуть раньше вас?
— Да.
Кан посмотрел в окно кабинета и увидел Утюг, возвышавшийся на другой стороне Медисон-сквер. Он задержал взгляд на последнем этаже, где работали братья Корда, — и в его голове возникла безумная мысль.
Август Корда был в насосном зале Зингер-билдинга, где нашли труп Эмери. Корда был и в Метрополитен-тауэр как раз перед исчезновением Уилкинса.
А что, если это Корда покинул небоскреб, надев плащ Уилкинса?
Но Кан отогнал эту нелепую идею.
Расследование — это цепь подозрений, которые требуют проверки. Приходится заходить в множество гаваней, пока найдешь нужный порт.
20
В это же самое время два человека прогуливались среди белых колонн библиотеки Колумбийского университета, ожидая ее открытия. Один наслаждался океанским бризом, продувавшим по утрам Вест-Сайд. Другой, всю ночь не смыкавший глаз, горел желанием поведать спутнику о том, почему ему так и не пришлось уснуть.
Юнг дрожащим голосом сообщил Фрейду, что страсть к Анне Лендис привела его к духовному открытию.
— На вторую ночь я почувствовал, как во мне рождается Тристан, изнемогающий от любви к Изольде. И индеец Шивантопель, проделавший путь длиной в десять тысяч лун, чтобы найти свою сестру.
— Вы мне уже об этом рассказывали, — напомнил коллеге Фрейд.
— Я говорил о физической страсти. А теперь мне впервые открылся смысл когда-то прочитанных, но до конца не понятых легенд, полных таких великих чувств!
— Я знал, что вы подвержены искушениям плоти, но не предполагал, что дело дойдет до мистических откровений, — холодно произнес Фрейд.
— Говорю же, что плоть — не главное! — повысил голос Юнг. — Главное то, что оргиастическая энергия, текущая по моим жилам, привела меня к наслаждению, которое испытывали мои предки, и открыла мне путь к неизведанному духовному континенту. Короче, как говорят американцы, я хочу сообщить вам, что наконец-то встретил свою судьбу!
— Для меня судьба — это всего лишь анатомия, — веско произнес Фрейд. И прищурился.
Он заметил Анну, в белом платье, с зонтиком, легко и стремительно поднимавшуюся по ступеням.
— Что она здесь делает? — пробормотал Фрейд.
Юнг улыбнулся:
— Она очень хотела прийти. Наше расследование кажется ей чрезвычайно занимательным.
— Афишировать вашу связь — плохая идея, — недовольно сказал Фрейд. — Нам ни к чему дурная реклама.
Юнг поспешил навстречу Анне. Недовольство учителя не вызвало у него никаких угрызений совести.
Ночью, в промежутках между любовными схватками в мансарде Лендисов (на китайском шелке, красном луизианском дереве или каррарском мраморе), он нашел этическое оправдание своему поведению. Он объяснил Анне, что с десяти лет чувствовал, что в нем обитают две совершенно разные личности. Одна, сознательная, последовательная, ответственная, делала то, чего от нее ждали; другая — все подвергала сомнению, подчинялась интуиции и была непокорной и мечтательной.
Первая личность завела детей и добилась профессиональных результатов. Вторая осталась одиноким ребенком, олицетворяющим тайный внутренний мир Юнга, освещаемый мечтами и смутным осознанием превосходства души над материей.
Анна пришла в восторг и призналась, что ей также свойственна двойственность характера. Ее вторая натура также была полна страстей, чуждалась пуританства, свойственного ее родным и близким. Она была одинока, ее никто не понимал. Особенно муж.
Анна и Юнг обменялись сияющими взглядами, но волшебство момента нарушил раздраженный голос Фрейда, уже стоявшего у дверей:
— Ну так что, вы идете? Библиотека открыта!
Рассмеявшись, влюбленные поспешили за ним следом.
«Медиум» Адам Гупнин походил на артиста в роли непонятого гения: бугристая голова, всклокоченные волосы, тонкие черты лица, напряженное и мрачное выражение которого наводило на мысль, что он либо в трауре, либо страдает запором.
Поздоровавшись, он водрузил на нос очки и принялся изучать принесенные Юнгом рисунки и гравюру.
— Замечательные изображения, — сказал он через некоторое время. — Но мне всегда грустно видеть,
