Парламентер еще не успел вернуться в свой лагерь — римляне пошли на приступ. Ослабевшие от голода и жажды воины Аристоника Третьего не могли сдержать их натиск.
Вскоре бой кипел уже в глубине стана. Аридем с горсткой сирийцев защищал знамя. Тирезий распорядился поджечь царский шатер, чтоб святыня гелиотов не досталась врагу. Взвился столб пламени. Аридем на мгновение оглянулся: «Погребальный костер…» — и ринулся в последнюю атаку. Он вступил в единоборство с римским центурионом. Центурион, здоровый, упитанный, легко выбил меч из исхудалых рук Пергамца. Аридем выхватил кинжал, но римлянин сбоку молниеносным ударом рубанул мечом по шлему царя.
Однако добротное изделие антиохских мастеров не поддалось. Меч, скользнув по металлу, врезался в лицо. Обливаясь кровью, Аридем рухнул.
Он был еще жив. Придерживая рукой разрубленную челюсть, пополз, стремясь уйти в пламя. Но легионеры подхватили живой трофей. Анастазия щедро наградит их. Гелиотов, даже рядовых, старались не убивать. Наваливались толпами на одиночек и вязали. Смерть в бою не для мятежника! Пленников берегли для казни.
XIII
Анастазия повелела придворному эскулапу: вожак бунтовщиков Аридем должен дожить до суда и казни.
Осмотрев больного, врач доложил, что, к прискорбию, наука бессильна. Он берется сохранить жизнь пленника еще на несколько дней, однако не в состоянии вернуть больному разум и речь: рассечено все лицо, вытек глаз и, по-видимому, поврежден мозг… Больной издает стоны, но не понимает обращенных к нему слов.
Анастазия закусила губу. Тащить на суд полутруп бессмысленно — суд состоится и без главаря!
Римляне разбили палатки и по описи принимали оружие побежденных. Скифов загнали в отдельное стойбище. Центурион объявил: завтра отплывают специальные биремы из Пергама в Пантикапей, ближайший порт к их родной Таврии. Скифские воины могут без выкупа ехать домой. Пусть знают великодушие Публия Сервилия! Их царевич остается заложником.
Даже здесь квириты не изменили своему хитро-жестокому правилу — разделяй и властвуй!
Обезоруженных гелиотов вязали и бросали в заранее приготовленные ямы. Выход стерегла двойная стража.
— Воды? Зачем вам вода? До завтра не подохнете. Завтра вас всех распнут. Что? Вас слишком много? Значит, будут распинать и завтра, и послезавтра…
Вождей поместили в каменный подвал полуразрушенного храма. Тирезию повредили больную ногу. Обернув ее в окровавленные тряпки, он глухо стонал. Пленным вождям объявили: их участь будет решена до заката — солнце Пергама должно увидеть праведный и нелицеприятный суд трех царей! До этого часа они могут вкушать блаженство покоя. Разливали на их глазах воду, дразнили: не хочет ли кто смочить спекшиеся губы? Не хочет? Никто? Ну что ж… Воду выплескивали в мусор.
Перед лицом «правосудия» пленники предстали связанными. Филиппа из уважения к его высокому сану веревками не опутывали, но держали в общей куче. Он стоял рядом с Тирезием и с грустной иронией наблюдал за действиями грозных судей.
Впрочем, не все они казались грозными. В центре стола, покрытого узорной парчой, как старейший летами, восседал толстый, обрюзгший Никомед. Он без всякой неприязни, скорей с жалостным любопытством, разглядывал подсудимых. По правую руку от него возлежала Анастазия — она брезгливо морщилась. Тетрарх Галатии, статный, молодой и, по-видимому, очень глупый, силился изобразить на своем красивом лице гнев. Взгляды сидевших по бокам двух римских легатов выражали высокомерие и насмешливость. Сервилия не было. Страдая несварением желудка, он отказался идти смотреть туземную комедию, заявив:
— Народ римский тут ни при чем. Рабы оскорбили Анастазию. Перед Анастазией они и в ответе.
Допрос вел владыка Галатии. Первым из подсудимых был вызван Тирезий. На все вопросы он отвечал коротко, эллин, уроженец Афин, рожден в доме афинского гражданина. Да, ненавидит рабство. Сражался с насильниками и грабителями. Анастазию, коварную убийцу своего мужа и свекра, законной царицей Сирии не считает.
Анастазия сделала вид, что не услышала ответа, но храбрый Дейотар, как прозвали его римляне, обнаруживая глупость, вспылил:
— По-твоему, беглый раб достойней?
— Достойней дух царя в рабьем теле, чем тело царское с рабьим духом, — насмешливо возразил Тирезий.
— Ты и богов не признаешь? — Тетрарх закашлялся от возмущения.
— Боги? — Тирезий грустно усмехнулся. — Увы, я не знаю их.
— Отрицаешь Гомера и Гесиода?
— Не отрицаю. Они были певцами красоты. Так говорил наш царь.
— Ты внушал рабам, что они равны господам? — скороговоркой перебил его Дейотар.
— Они и без меня это знают…
Не вслушиваясь в допрос, Никомед внимательно разглядывал Филиппа.
— Я помню тебя: ты служил в дворцовой страже у Митридата?
— Да! — подтвердил Филипп. Он был рад своему спокойствию.
— Почему же тебя судят с рабами?! — Никомед неожиданно побагровел и повернулся к римскому легату. — С каких пор военнопленных приравнивают к мятежникам?
— Он взят вместе с рабами, — надменно уронил легат. — Мы воевали — вы судите…
— Ты эллин? — живо спросил Дейотар. — Подданный царя Понтийского?
— Я военачальник скифского отряда, — с достоинством проговорил Филипп и, помолчав, медленно добавил: — …посланный царем Митридатом Евпатором на помощь его союзнику Аристонику Третьему…
Ответ Филиппа взбесил Дейотара.
— Разве ты и твой царь не знали, что Аридем наглый обманщик?
— Я послан был на помощь Арнстонику Третьему, — тем же тоном повторил Филипп. — Я свободнорожденный, поступайте со мной по закону.
— Ты хочешь сказать, что твоя мать внесет за тебя большой выкуп? Она богатая женщина, ее знают все цари Востока, — с насмешкой проговорила Анастазия. — Но ты — бунтовщик! Почему, когда Митридат заключил мир, ты не сложил оружия?
— Я не знал, мой отряд был отрезан.
— Как будто бы нет сигнальных огней, — вставил Дейотар, переглянувшись с Анастазией. — Или ты не знаешь, что при помощи костров, зажигаемых через каждые пятьдесят стадий, любая весть в час долетает из Пергама до Афин?
— Я не мог следить за сигнальными огнями из осажденного стана.
Анастазия, вскочив с ложа, зловеще крикнула:
— Завтра ты будешь распят!
Филипп гордо вскинул голову.
— Я воин Митридата Евпатора. Если римские легаты допустят…
Торжествующая Анастазия прервала его:
— Тогда ты не только друг бунтовщиков, но и изменник Понта. Митридат давно заключил мир.
— Мятежник и перебежчик! — подтвердил Дейотар. — Но хватит рубить головы, — он встал и хлопнул по столу ладонью. — Завтра всех распнем на римский манер!
XIV
