Пленников отвели обратно в подземелье. Теперь они — смертники. Развязали руки, дали по полкружки воды, по кусочку черствой лепешки. Филипп смотрел на осклизлые камни, на клочок неба — завтра и этого не будет…
Сумерки сгущались. Несколько персов в последний раз молились солнцу. Глухо стонал Тирезий.
— Хотел бы я знать, кто родится у меня — сын или дочь? — послышался грустный мечтательный голос Ира.
— Сын или дочь — все равно сироты, — отозвался Кадм. — У меня их трое. Живы ли они?
Персы кончили моление. Последние блики солнца погасли. Стало совсем темно.
Филипп подполз к Тирезию.
— Где царь? — спросил он шепотом. — Какие муки они готовят ему?
— Он спасен! — громко ответил Тирезий. — С горсткой смелых он пробился к реке. Камыши скрыли.
Филипп недоверчиво вздохнул. Тирезий, приподнявшись, привлек к себе понтийца и, касаясь губами его уха, еле слышно шепнул:
— Пал в бою. Римляне подобрали труп. Но усталые духом должны верить. Царь жив! — повторил он громко.
Яркий луч фонаря разрезал мрак. В подземелье спустились трое. Впереди с фонарем шел толстый, грузный. Он подходил к каждому и направлял свет в лицо. Луч упал на Филиппа.
— Иди за мной!
Филипп обеими руками обхватил голову Тирезия.
— Дейотар перед распятием хочет пытать меня. Какое счастье, что наш царь жив: он отомстит за меня! За меня, за всех!
Человек с фонарем сурово повторил:
— Иди!
Выпрямившись, Филипп твердо пошел к выходу. На последней ступеньке, прикрыв полой плаща фонарь, толстяк опасливо оглянулся.
— Молчи!
Они обогнули стену какого-то сарайчика, и Филипп неожиданно почувствовал над головой дыхание лошади.
— На седло — и прочь! — пророкотал голос.
Филипп опешил.
— Кто ты? Кого мне благодарить?
Его избавитель на минуту осветил свое лицо.
— Никомед?!
Владыка Вифинии улыбнулся.
— Я помню чашу твоей воды… Скачи к морю! Если наткнешься на римский патруль, скажешь — гонец Сервилия…
Он сунул в руку Филиппа перстень.
XV
На открытой равнине высился ряд крестов. Обычно оружие казни нес сам преступник, но истощенные пленники едва держались на ногах — легионерам пришлось поставить им кресты заранее.
У Тирезия отняли посох. Тяжело волоча больную ногу, он то и дело скользил и падал. Его поднимали уколами копий. Окровавленный и перепачканный землей, старый раб, задыхаясь, остановился у края длинной шеренги. Дальше его на погнали. В центре на насыпанном с вечера холмике высился крест. На нем чернела надпись:
«Самозванец Аридем, раб-пергамец, одержимый лютой враждой ко всему доброму, дерзостно выдавал себя за внука Аристоника Пергамского».
Четыре легионера принесли носилки. На них — полутруп с изуродованным лицом, обросшим иссиня- черной щетиной.
— Раб Аридем, — провозгласил наблюдавший за казнью трибун, — ты сейчас будешь распят за все содеянное тобой. Аридем! — Трибун нагнулся к носилкам. — Ты слышишь меня? — Он старался кричать так, чтоб каждое его слово долетало до самых далеких рядов гелиотов. — Какой-то безумец из соблазненных тобой скотов хвалился, что ты пробился сквозь железное кольцо наших когорт и скрылся. Эту ложь мы сейчас рассеем, мы покажем тебя твоим рабам!
Трибун взмахнул рукой, и легионеры, подхватив носилки, мерным шагом двинулись вдоль шеренг обреченных.
Пытливо, с тревогой, надеждой и ужасом всматривались гелиоты в проплывавшее мимо них бессильно распростертое на носилках полунагое тело. Одним казалось, что они узнали рост и волнистые иссиня-черные волосы, другим показался знакомым царский перстень на безжизненно свисавшей руке.
Стоны и рыдания сотрясли ряды, но более сильные духом выкрикивали:
— Не он! Не он! Перстень римляне надели нарочно, чтоб обмануть. Иссиня-черные волосы у большинства азиатов. Средний рост обычен. Не он! Не он! Если б это был наш царь, зачем уродовать его?
Ир, вытянув исхудалую шею, напряженно следил за колыхающимися носилками. Верил и не верил. Не желал поддаться скорби: разве царь не мог пробиться и уйти? Ведь Тирезий видел…
Носилки плыли в двух шагах. Он впился глазами и вдруг протяжно закричал, как от нестерпимой боли. Он узнал на ноге искривленный ноготь большого пальца.
— Братья!
Крик тут же оборвался. Его подхватил с другого конца голос Тирезия:
— Братья! Вам лгут! Изувечили какого-то беднягу, темного и слабого, и говорят — это внук Аристоника! Это не он! Это не наш царь!
Легионеры бросились к Тирезию.
— Не каркай!
Но благая весть уже летела по рядам обреченных. Гелиоты поднимали измученные лица. В затравленных глазах мелькали уверенность и радость. Тирезий не мог ошибиться.
— Наш царь жив! Это не царь! Римляне всегда нас обманывали! Он жив! Он придет!
Гул голосов рос, заглушая слова команды.
— Гелиоты! — кричал избиваемый Тирезий. — Наш царь жив! Он спасен богами! Он придет!
Его повалили и вырвали язык. Шепот пополз по рядам:
— Значит, Тирезий прав! Зачем надо было вырывать язык, если его слова лживы! Лжи не боятся! Этот несчастный не наш царь!
Когда шепот дошел до самых далеких рядов, у обреченных, как из одной груди, вырвался радостный возглас:
— Он жив! Наш царь жив!
Легионеры приступили к казни. Два дня от зари до зари распинали повстанцев. Пощады не просил никто. Четкие черные тени семи тысяч крестов упали на землю Азии.
Часть третья
Посол
