и толкал его сбоку. Запястьем он почувствовал шерсть джеллабы этого человека. Он зашел в дверь, и человек закрыл ее без малейшего шума. Теперь они оба стояли в темноте неподвижно, слушая, как у двери быстро ходит полицейский. Затем человек зажег спичку. Он смотрел в другую сторону, впереди был лестничный пролет. Человек не обернулся, но сказал: «Поднимайся», и оба взошли по лестнице. Наверху человек достал ключ и открыл дверь. Некто-из-Собрания стоял на пороге, пока второй зажигал свечу. Ему понравилась комната, потому что в ней было много тюфяков и подушек и белая овчина под чайным подносом на полу в углу. Человек повернулся и сказал: «Садись». Лицо у него было серьезное, доброе и несчастное. Некто-из-Собрания никогда не видел его прежде, но знал, что у полицейских таких лиц не бывает. Некто-из-Собрания вытащил себси.
Бен-Таджах посмотрел на юношу и спросил его: «Что ты имел в виду, когда сказал: «Так и заканчивается»? Я слышал, как ты это сказал». Юноша смутился. Он улыбнулся и посмотрел в пол. Бен- Таджах был счастлив, что он рядом. Он долго стоял под дверью внизу в темноте, стараясь заставить себя пойти в «Кафе двух мостов» и поговорить с кауаджи. В его сознании все сложилось почти так, словно он уже побывал там и говорил с ним. Он слышал: кауаджи отвечает, что не видел никакого письма, — и чувствовал свое смятение. Ему не хотелось в это верить, но он был готов сказать: «Да, я ошибался, там не было никакого письма», — если бы только узнать, откуда появились слова. Потому что слова точно были в его голове: «…И два глаза — не братья». Будто найти в саду отпечаток ноги наутро после плохого сна, доказательство, что для сна была причина, что все-таки что-то было. Бен-Таджах не мог ни уйти, ни остаться. Он трогался и останавливался уже столько раз, что сейчас, хоть и не знал об этом, — очень устал. А когда человек устает, он принимает детские надежды за мудрость мужчин. Ему казалось, что смысл всего, что говорит Некто-из-Собрания, предназначен только ему. Даже если юноша этого не знал, его мог послать Аллах, чтобы помочь ему в такую минут). На соседней улице раздался полицейский свисток. Юноша поднял взгляд. Бен-Таджаху не было заботы, каким окажется ответ, но он сказал: «Зачем они тебя ищут?» Юноша протянул ему свою себси и моттуи, набитую кифом. Ему не хотелось говорить, потому что он слушал. Бен- Таджах курил киф, лишь когда ему предлагал друг, но знал, что полиция опять пытается навязать свой закон против кифа. По несколько недель в году они арестовали людей, а потом переставали. Он посмотрел на юношу и решил, что тот слишком много курил. Он сидел очень неподвижно с себси в руке, слушая голоса прохожих на улице внизу. «Я знаю, кто он, — сказал один. — Я узнал его имя от Мустафы». «Пекаря?» «Именно». Они прошли дальше. Лицо юноши так напряглось, что Бен-Таджах сказал: «Там никого нет. Просто люди'. Он почувствовал счастье, ибо не сомневался, что Сатана не явится, пока юноша рядом. Он тихо сказал: «Итак, ты не ответил мне, почему ты сказал „Так и заканчивается'». Юноша медленно наполнил себси и выкурил весь киф, что в ней был. Я имел в виду. — сказал он, — слава Аллаху. Хвала небу и земле, где светло. Что еще можно иметь в виду, когда что-то заканчивается?» Бен-Таджах кивнул. Благочестивые мысли могли так же удерживать Сатану подальше, как камфара или бахур, брошенные на горячие угли. Каждое святое слово стоит столба дыма и после этого не саднит веки. «У него доброе сердце, — подумал Бен-Таджах. — хотя он, вероятно, проводник назареев». И спросил себя, а не может ли статься, что юноша послан защитить его от Сатаны. «Наверное, нет. Но это возможно». Юноша предложил ему себси. Он взял ее и выкурил. После этого Бен-Таджах стал думать, что ему хочется пойти в «Кафе двух мостов» и поговорить с кауаджи о письме. Он чувствовал: если юноша пойдет с ним, кауаджи может и сказать, что письмо было, даже если не вспомнит, но ему-то какая печаль — все не так страшно. Он ждал, пока юноша не перестанет бояться выйти на улицу, а затем сказал: «Давай выйдем и попьем чаю». «Хорошо», — ответил юноша. Он не боялся полиции, раз был с Бен-Таджахом. Они прошли по пустым улицам, пересекли Джемаа-эль-Фна и сад за ней. Оказавшись возле кафе, Бен-Таджах спросил юношу: «Знаешь „Кафе двух мостов?“» Юноша сказал, что всегда там сидит, и Бен-Таджах не удивился. Ему показалось, что он, возможно, его там даже видел. Он схватил юношу за руку. «Ты был там сегодня?» — спросил он его. «Да», — ответил юноша и повернулся к нет. Он отпустил руку. — Ничего, — сказал он. — А меня ты видел там?» Они подошли к ворогам кафе, и Бен-Таджах остановился. «Нет», — ответил юноша. Они перешли первый мост, затем второй, и сели в углу. Снаружи оставалось не так много людей. Те, что внутри, сильно шумели. Кауаджи принес чай и ушел. Бен-Таджах ничего не сказал ему о письме. Он хотел спокойно выпить чаю, а хлопоты оставить на потом.
Когда муэдзин заголосил с минарета Кутубии, Некто-из-Собрания представил себя в Агдале. Перед ним высились величественные горы, и с двух сторон рядами росли оливы. Затем он услышал журчанье воды, вспомнил сегуйю, что была в Агдале, и поспешно вернулся в «Кафе двух мостов». Айша Кандиша может быть только там, где у бегущей воды стоят деревья. «Она приходит лишь за одинокими мужчинами там, где деревья и течет свежая вода. Ее руки из золота, и она зовет голосом самого дорогого человека». Бен-Таджах дал ему себси. Тот наполнил ее и закурил. «Когда мужчина видит ее лицо, он никогда больше не взглянет в лицо другой женщине. Он будет заниматься с ней любовью всю ночь, и каждую ночь, и при дневном свете у стен, на глазах у детей. Вскоре он станет пустой шелухой, и уйдет из этого мира домой в Джаханнам». Мимо проехала последняя повозка, развозившая последних туристов по дороге у крепостного вала по их комнатам в Мамунии. Некто-из-Собрания подумал: «Глаз хочет спать. Но этот человек одинок в мире. Он хочет говорить всю ночь. Хочет рассказать мне о своей жене, как он бил ее, и как она все ломала. Зачем мне это? Он хороший человек, но безголовый». Бен-Таджах опечалился. Он спросил: «Что я сделал? Почему Сатана избрал меня?» Тогда наконец он рассказал юноше о письме, о том, как спрашивал себя, стояло ли на нем его имя, и как он не был уверен, существует ли письмо. Закончив, грустно взглянул на юношу. «И ты меня не видел». Некто-из-Собрания закрыл глаза и какое-то время сидел так. Вновь открыв их, он спросил: «Ты одинок на свете?» Бен-Таджах пристально посмотрел на него и не ответил. Юноша засмеялся. «Я видел тебя, — сказал он, — но никакого письма не было. Я видел тебя, когда ты поднимался, и подумал, что ты старый. Потом увидел, что ты не старый. Вот все, что я видел». «Нет, не все, — сказал Бен-Таджах. — Ты увидел, что я одинок». Юноша пожал плечами. «Как знать?» Он наполнил себси и дал ее Бен-Таджаху В голове Бен-Гаджаха был киф. Его глаза стали маленькие. Некто-из-Собрания прислушался к ветру в телефонных проводах, взял себси и снова наполнил. Затем сказал: “Ты думаешь, Сагана собирается извести тебя, потому что ты одинок на свете. Я это вижу. Найди жену или еще кого-то, кто был бы с тобой все время, и больше не станешь об этом думать. Правда. Сатана не приходит к людям вроде тебя». Некто-из-Собрания сам в это не верил. Он знал, что старый Сатана может прийти к кому угодно на свете, но надеялся жить с Бен-Таджахом, чтобы не приходилось занимать на базаре деньги на еду. Бен- Таджах выпил чаю. Он не хотел, чтобы юноша видел его счастливое лицо. Он чувствовал, что юноша прав, и никакого письма никогда не было. «Два дня в автобусе — это долго. Человек может очень устать», — сказал он. Затем позвал кауаджи и попросил принести еще два стакана чая. Некто-из-Собрания дал ему себси. Он знал, что Бен-Таджах хочет остаться в «Кафе двух мостов» как можно дольше. Он засунул палец в моттоуи. Кифа почти не осталось. «Мы можем поговорить, — сказал он. — В моттоуи не так много кифа». Кауаджи принес чай. Они говорили час или больше. Кауаджи спал и храпел. Они говорили о Сатане и о том, как плохо жить одному, просыпаться в темноте и знать, что никого нет рядом. Много раз Некто-из-Собрания повторял Бен-Таджаху, что нечего беспокоиться. Киф закончился. Он держал в руке пустой моттоуи. Он не понимал, как вернулся в город, не выбравшись из котла с похлебкой. Он как-то даже сказал Бен-Таджаху: «Я так и не выбрался оттуда». Бен-Таджах посмотрел на него и сказал, что не понимает. Некто-из-Собрания рассказал ему всю историю. Бен-Таджах засмеялся. Он сказал: «Ты слишком много куришь, брат Некто-из- Собрания положил свою себси в карман. «А ты не куришь и боишься Сатаны», — ответил он Бен-Таджаху. «Нет! — крикнул тот. — Клянусь Аллахом! Больше нет! Но одно я никак не могу выбросить из головы. Небо дрожит, и земля испугана, и два глаза — не братья. Ты когда-либо слышал эти слова? Откуда они взялись?» Некто-из-Собрания понял, что эти слова были на бумаге, и по его спине пробежал холодок, потому что он никогда прежде их не слышал, а звучали они зловеще. Он также понимал, что Бен-Таджах не должен этого понять. Он рассмеялся. Бен-Таджах взял его за колено и потряс. Его лицо было беспокойно. «Ты когда-нибудь их слышал?» Некто-из-Собрания все смеялся. Бен-Таджах так сильно
