– В декабре. Да. К Рождеству, моя дорогая, мы будем в Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке? Каким образом мы можем там оказаться? Ведь война продолжается.
– Пусть так. Но лайнеры курсируют. Путешествовать вполне возможно. Поездка не может быть отложена.
Констанца и так это поняла по ровному непреклонному тону его голоса. Она рискнула бросить взгляд на мужа. Он сидел рядом с ней, невозмутимо, с легкой улыбкой на губах, наблюдая за ней.
– И как долго мы там останемся, Монтегю? Месяц? Два месяца?
– О, гораздо больше, не исключаю, что навсегда.
Констанце не понравился тон, которым это было сказано. Под покровом внешней вежливости она, похолодев, почувствовала нотку триумфа. Она позволила себе застонать.
– Навсегда? – Она притянула к себе мужа. – Монтегю, дорогой мой, не дразни меня. Как мы сможем жить в Нью-Йорке? Все твои дела здесь. Банк. Заводы вооружения…
– О, я уже от всего избавился, – небрежно ответил Штерн. – Разве я не упоминал? Участие американцев в войне довольно обманчиво, как я чувствую. Долго оно не продлится. И я все продал – за более высокую цену, чем уплатил год назад.
– Но, Монтегю, банк…
– У меня есть партнеры, которые остаются руководить банком. В любом случае им нужно поддерживать связи с Уолл-стритом. Ты, конечно же, помнишь. Я говорил об этом.
– И вовсе я не помню. – Констанца мрачно откинулась на подушки. – Ты никогда не упоминал об Америке.
– Может, ты просто не обратила внимания. Но разве тебе не нравится эта идея? Я-то думал, что ты будешь в восторге. Ты же всегда хотела путешествовать, моя дорогая. Ты любишь перемены. А Нью-Йорк – это город, который постоянно меняется. По сравнению с ним Лондон покажется тебе просто унылым…
– Я не хотела жить в Лондоне! – взорвалась Констанца. – Я говорила тебе. Мы это обсуждали. Я хочу жить в доме Пиля…
– В доме Пиля? – Штерн не мог скрыть удивления. – Но, Констанца, теперь это невозможно. Я продал его.
Констанца застыла. Лицо ее залилось багровым румянцем.
– Продал? – медленно начала она. – Когда ты успел?
Штерн пожал плечами.
– На этой неделе, на прошлой – точную дату я забыл. Констанца, ты так часто меняешь свои намерения. Я было решил, что твое пристрастие к дому Пиля было минутным капризом. Мне никогда не приходило в голову…
Он остановился. Теперь Констанце стало совершенно ясно, что муж лжет. Никогда не приходило в голову! Она не сомневалась, что он отлично знал, как она хочет обосноваться в доме Пиля, и, что еще хуже, отлично понимал почему.
Констанца с силой закусила губу мелкими острыми зубками. На глазах у нее вскипели слезы. Она была так близка к успеху, все ее замыслы были готовы воплотиться в жизнь – и муж обвел ее вокруг пальца. «Черт, черт, черт», – сказала она про себя. Она стиснула пальцы в два маленьких тугих кулачка.
– Милая… – Штерн практически никогда не прибегал к такому обращению. Его голос – как она ненавидела его способность собираться – был полон сокрушения. – Констанца, моя дорогая, похоже, ты расстроилась. Если бы я только знал. Пришло предложение продать и дом Пиля, и поместье Арлингтонов. Цена оказалась более чем подходящей…
– О, в этом-то я не сомневаюсь, – пробормотала Констанца. – Не сомневалась.
К ее возмущению, одна маленькая гневная слезка скользнула по щеке. К ее еще большему возмущению, муж сначала стер ее поцелуем и лишь потом поцеловал ее в губы.
– Констанца, – продолжил он, обнимая ее, – подумай немного. В Шотландии ты высказывалась вполне определенно: ни в Винтеркомбе и ни поблизости от него: так ты сказала. И кроме того, наше маленькое королевство… помнишь, мы говорили о нем? За прошедшие недели это королевство несколько съежилось. Тебе не кажется, что дом Пиля совершенно непривлекателен без земель Винтеркомба или поместья Канингхэмов? А их, боюсь, я не могу себе позволить – во всяком случае, если слухи, которые до меня дошли, соответствуют истине.
– Слухи? Какие слухи?
– Что долги Дентона каким-то чудом могут быть выплачены. Что Окленд и некая наследница влюблены друг в друга. Вот такого рода слухи, моя дорогая.
– Ты имеешь в виду Окленда и Джейн. Влюблены? – Констанца с силой высвободилась из его рук. И замотала головой. – В жизни не слышала ничего более глупого!
– И больше, чем влюблены, насколько я слышал. Просто обожают друг друга. – Штерн поднялся. – Обожают – и они обручились, чтобы пожениться, – не без ударения добавил он.
Констанца ничком бросилась на подушки. Она понимала, что, поскольку ее обуревала ярость, лучше помолчать. Сколько злости, сказала она себе, было в том последнем замечании Штерна, если даже не злости, то безошибочного стремления уязвить. И что хуже всего, поскольку она старалась демонстрировать полное равнодушие к Окленду, она даже не могла понять, как ее это задело. Конечно, она должна была более тонко действовать – теперь она это понимала. Мод предупреждала ее; она сама в первые же дни убедилась, насколько проницателен Штерн как советчик – и как же она так попалась? Она строила планы и, увлеченная ими, забыла, что и ее муж строит планы.
Дурацкая ошибка. Ладно, если он считает, что перехитрил ее, то глубоко ошибается. Она смотрела, как с привычным для него спокойствием он вкладывает билеты обратно в конверты. Не сводя с него глаз, она
