а не краткий период нашего романа. Вот тогда я и стала понимать очевидное. Бобси не случайно пошел мне навстречу: я была своеобразным заменителем; тем летом я позволяла ему чувствовать близость Констанцы.
Роза, думаю, так и не поняла по-настоящему, что случилось. Я знала, что она не одобрит мои действия, поэтому я трусливо не посвящала ее в подробности. Роза, добродушная и в определенном смысле невинная душа, считала, что у меня роман, который только-только начался. Я не рассказала ей, когда он кончился. Он превратился в достаточно длинный роман, намекала она порой. Пару раз, уже после окончания интрижки, когда я видела в Бобси только приятеля, Роза намекнула мне, что я тяну, что пришло время наследнику Ван Дайнемов браться за ум. Она имела в виду свадьбу. К тому времени было бесполезно спорить и доказывать, что о любви нет и речи, что мы просто хорошие друзья. Роза, выслушав эти протесты, только улыбнулась бы и не поверила.
Я стала одной из ее историй, персонажем репертуара ее фантазий. Роза – потом я выяснила у Френка – доверяла семье свои надежды на меня. Блистательная пара! Она могла бесконечно разглагольствовать на эту тему, спрашивать совета у мужа и детей, как бы ей получше реализовать свои замыслы.
В результате, когда Бобси Ван Дайнем составил мне компанию в доме Розы, что мы позволяли себе и в то первое лето, и потом, наше посещение было встречено градом улыбок, понимающих взглядов и многозначительным молчанием. Бобси счел это забавным, я же – нет. И в двух случаях, когда присутствовал Френк Джерард, он откровенно дал понять, что Бобси Ван Дайнем ему не нравится.
Бедный очаровательный близнец! Мы сидели за шумным вечерним столом Розы в окружении ее толкового потомства, и Бобси с самоуверенностью, свойственной его классу, излагал свои унаследованные идеи, свои плохо осознаваемые политические мнения. Часто он терял нить в середине предложения. Хотя ему было свойственно обаяние, он не отличался ни особым умом, ни аналитическими способностями. Я понимала, что кое-кто из детей Розы сочли Бобси придурковатым. По крайней мере, они оказались достаточно вежливыми, чтобы скрыть свое мнение, чего нельзя было сказать о Френке Джерарде.
Сидя напротив Бобси, он, хмурясь, внимательно присматривался к нему. Пару раз, когда Бобси позволил себе особенно глупые реплики, он реагировал на них точно и остроумно, что подчеркивало несостоятельность Бобси.
В силу воспитания Бобси обладал толстокожестью. Я думаю, он вряд ли замечал такие эпизоды. Да и в противном случае они вряд ли обеспокоили бы его, поскольку Бобси было свойственно прирожденное добродушие, вытекавшее из его происхождения. Это меня беспокоило. Это вынудило меня выступить на его защиту. Я знала недостатки Бобси, но знала также и его положительные качества: он был глуповат и ленив, но способен к доброте и сочувствию. Я также начала понимать, насколько глубоко он несчастлив. Обаятельный Адонис из братства клуба «Брукс», который потерял смысл жизни. Я ненавидела Френка Джерарда за его саркастические замечания. Я сочла, что он вел себя грубо и высокомерно.
Бобси любил, как он выражался, «общаться с людьми». Один или два раза он сделал попытку преодолеть холодную сдержанность Френка Джерарда, втянуть его в разговор. Мне запала в память последняя попытка Бобси, когда в завершение вечера мы рука об руку с ним направились к дверям. Уже на пороге он спросил Френка о Йеле – отец Бобси тоже был его выпускником. Я стояла рядом с ним. Я смотрела на них двоих, одного – высокого и симпатичного и второго – столь же высокого и сумрачного. Но непринужденное очарование Бобси не встретило ответа: Френк Джерард смотрел на него так, словно был готов отпустить ему оплеуху.
– Ужасно неприятная личность! – таков был вердикт Бобси. Однако Бобси вообще считал, что люди, читающие книги, являются странными типами. По его мнению, эксцентричность включала в себя и отсутствие интереса к теннису. – Ужасно неприятный. Что я такого сказал? Что я такого сделал? Я спросил его о Йеле, а он – ты заметила? – посмотрел на меня так, словно был готов убить меня.
Прошло не так много времени после этого обеда, и глава семьи – Макс Джерард – заболел. Недомогание было внезапным и коротким: той же зимой он скончался. Я видела Френка Джерарда на похоронах и встретилась с ним снова следующей весной у церкви в Венеции.
После той стычки я вряд ли могла предполагать, что он будет искать меня, и я не удивлялась, что прошло столько времени до нашей следующей встречи. Я слышала о нем только из вторых рук, от его братьев и сестер или от Розы. Вскоре после нашей встречи в Венеции он принял предложение из Оксфорда прочитать в одном из колледжей курс лекций. Решение отправляться в Англию было принято внезапно, рассказала Роза, и оставалось непонятным, сколько времени он там проведет.
Мотивы, по которым он принял предложение, намекнула Роза, носили не только профессиональный характер. Конечно, ему была оказана честь, что не помешало бы ему отказаться. Он уехал, дала она понять, в надежде все забыть: образец совершенства в виде женщины-ученого, похоже, исчез со сцены; Роза больше не упоминала о ней.
Я не предполагала, что встречу Френка Джерарда. Я думала, что время и перемены уводят его все дальше и дальше от того круга, в котором я вращалась, и что мне доведется услышать о нем, как сейчас, только от других: случайные упоминания о жизни чужого человека. Он был в этой стране; он побывал в другой; он успешно делает карьеру; он женился. Как ни странно, я почувствовала острое сожаление, чувство незавершенности. Но я не стала копаться в этих эмоциях, я скрыла их под вереницей других дел и изменений, которые имели место в то время: я пыталась как-то вписаться в жизнь, не в силах отделаться от основного ощущения, что она идет под уклон.
Двадцать пять, двадцать шесть, вот уже почти двадцать семь: я видела, что жизнь проходит мимо, часы бегут. Я стала пользоваться успехом, но работа не могла заполнить каждую минуту каждого дня, как бы я к этому ни стремилась. Порой меня охватывало огромное и не совсем понятное нетерпение, стремление куда-то бежать, с которым я еле справлялась. Встречи и дела шли чередом; я могла презирать себя за желание обрести нечто расплывчатое и туманное.
Тогда я этого еще не знала, но, чтобы моя жизнь обрела равновесие, в ней не хватало решительного поступка. Мне довелось снова встретить Френка Джерарда, и эта странная встреча, к которой я пришла окольным путем, уже ждала меня. Она состоялась в самом конце 1975 года в Нью-Хейвене.
Что привело меня к этой встрече? Масса событий, но одним из них был скандал.
Скандал касался моего дяди Стини. Он, которому к тому времени было пятьдесят семь лет, жил в Винтеркомбе. Финансы его были далеко не в лучшем состоянии, но образ жизни оставался столь же пышным.
С прошествием времени Стини стал неразборчив в связях. Тот молодой человек, который в свое время в чайной говорил о вечной любви к Векстону, стал испытывать пристрастие к коротким необременительным связям. Более точно, у него появился вкус к солдатам. Особенно к охранникам. У Стини вошло в привычку знакомиться с ними в Гайд-парке, а потом приглашать этих здоровых ребят в свою лондонскую квартиру. В ходе одной из таких встреч в начале года он встретил солдата, который, уже будучи знакомым с подобными предложениями, решил, что будет и быстрее и практичнее, если они скроются в кустах.
