до сих пор не могу сказать когда – полностью завладел моим вниманием. Думаю, когда он притронулся к моей руке, его спокойное, бесстрастное, как у врача, прикосновение оказало какое-то странное воздействие. У меня слегка закружилась голова, как при легком опьянении, вроде того, когда выпиваешь стакан вина на пустой желудок.
Я не могу восстановить в памяти все подробности нашего общения. Помню только легкие и точные действия. Припоминаю, появились какие-то растения, потому что мои ладони были натерты их едким пахучим составом, и мистер Чаттерджи расспрашивал о месте моего рождения (Винтеркомб) и о его дате (1930 год).
В действо были вовлечены и звезды. Когда появились карты звездного неба, мистер Чаттерджи углубился в их изучение, для чего ему пришлось надеть очки. Он вглядывался в призрачную красоту сочетаний звездных знаков, устанавливая линиями карандаша связь между предначертаниями судьбы и расположением планет. Рисунок линий, похоже, не удовлетворил мистера Чаттерджи, более того, он заметно обеспокоил его.
– Я вижу дату. Это 1910 год, – сказал он и почему-то укоризненно качнул головой.
Он углубился в изучение еще одного участка карты, который напоминал сплетение скоростных автотрасс. Всмотревшись в него, мистер Чаттерджи побледнел. Казалось, он испытывал желание уклониться от дальнейшей процедуры.
– Что еще вы видите? – потребовала я ответа.
Мистер Чаттерджи молчал.
– Что-то плохое? – настаивала я.
– Не очень хорошее… – уклончиво сказал он. – Вне всяких сомнений…
Мистер Чаттерджи, похоже, впал в забытье – глаза у него были закрыты, может быть, он видел перед собой 1910 год.
– Мистер Чаттерджи, – вежливо напомнила я о своем присутствии, – это было за двадцать лет до моего рождения.
– Мгновение! – Мистер Чаттерджи резко открыл глаза. – Двадцать лет – это всего лишь миг. Столетие – секунда. Тем не менее я думаю, мы можем двинуться дальше. Попробуем другой путь.
Со вздохом облегчения он скатал карты. Поместив их в металлический шкаф, он запер его. Как только карты скрылись от взгляда, он заметно повеселел. На втором этапе нашей встречи на сцене появилась золотая пыль – по крайней мере, он сказал, что это золотая пыль.
– Будьте любезны, закройте глаза и сосредоточьтесь на мыслях о тех, кто вам дорог.
Я закрыла глаза и попыталась последовать его указаниям. По-прежнему звенела и стонала музыка ситара. На моих ресницах и щеках поблескивал блестящий порошок. Предсказатель стал нараспев что-то приговаривать на хинди. Меня охватил жар, усилилось головокружение, мысли устремились в направлении, которого я и не предполагала. Когда речитатив подошел к концу и я открыла глаза, золотая пыль уже была аккуратно собрана в шкатулку – старую жестянку из-под табака. Мистер Чаттерджи бросил на меня взгляд, полный печали.
– Я вижу двух женщин, – тихо сказал он. – Одна находится очень близко, другая – слишком далеко, и вам придется сделать выбор между ними.
Затем во всех подробностях он поведал мою судьбу. Его рассказ о прошлом был на удивление точен. Повествование же о будущем оказалось выдержано в таких розовых тонах, что в него трудно было поверить. Он завершил изложение словами, что мне придется отправиться в путешествие.
Этим я была окончательно разочарована. Мистер Чаттерджи уже начинал мне нравиться. Я почти поверила ему. Я насторожилась, что он пустится в рассуждения о некоем высоком прекрасном незнакомце, о путешествии по водам. Очень не хотелось, чтобы такой симпатичный человек опускался до безвкусицы.
Мистер Чаттерджи, думаю, заметил момент, когда я позволила себе усомниться. Он со смущенным видом мягко улыбнулся, словно мое недоверие оказалось результатом его ошибки. Он взял между ладоней мои руки и поднес их к моему лицу.
– Обоняйте, – только и сказал он, словно это могло все объяснить.
Я вдохнула полной грудью. Пахучий состав, который он втер мне в ладони, будто вместил в себя всю Индию: я вдыхала запах полумесяца, меда и сандалового дерева, хны и пота, изобилия и нищеты.
– Сконцентрируйтесь. Чтобы увидеть, вы должны первым делом закрыть глаза.
Я снова втянула в себя воздух, плотно смежив глаза, и уловила совсем другие запахи – своего родного Винтеркомба: болота, древесного дымка, кожаных кресел и длинных коридоров, льна и лаванды, блаженства и бездымного пороха. Я впитывала в себя запахи детства: моего отца и моей матери.
– Сконцентрируйтесь. Еще раз. – Мистер Чаттерджи сильнее сжал мне ладони, мне передалась дрожь, сотрясавшая его.
Запах, который теперь наполнял мои ноздри, спутать было невозможно ни с чем. Я обоняла свежую поросль папоротника, а вслед явился другой ряд запахов – сдержанный, но настойчивый, полный ароматов мускуса и циветина. Из всех моих знакомых единственная личность была носительницей таких ароматов, и для меня они были столь же неповторимы, как отпечатки пальцев. Я уронила руки. Я чувствовала запах Констанцы.
Думаю, мистер Чаттерджи понял, в каком я была состоянии, и стал успокаивать меня. Затем с выражением священника, принимающего причастие, или же – вот уж действительно! – железнодорожного служащего, разбирающегося в сложном расписании движения, он дал мне последнюю порцию советов. Он сказал мне, что я должна возвращаться.
– Куда возвращаться? И когда? – мрачно осведомился Векстон, когда этим вечером мы сидели за обедом.
– Я еще ни в чем не уверена, – сказала я. – Но я знаю путь, как и вы.
Через неделю я была уже в Нью-Йорке. Мне нужно было увидеться с моей крестной.
