Днем, когда Штерн заглянул в гостиную своей жены – помещение только что обрело законченный вид в серебре, красном и черном, – Констанца писала. Она сидела за письменным столом, склонив голову; ее авторучка поскрипывала по бумаге. Она не подала виду, что услышала шаги Штерна. Когда он назвал ее по имени, она вздрогнула. Она прикрыла рукой исписанную страницу. Когда Штерн приблизился, она торопливым вороватым движением прикрыла черную обложку блокнота.
Штерн почти не обратил внимания на эту пантомиму, хотя она его слегка раздражала. Она носила заранее продуманный характер. Цель ее была, насколько он подозревал, в том, чтобы вызвать его интерес к этим блокнотам: в начальном периоде их брака существование блокнотов с ежедневными записями скрывалось более тщательно. Но время шло: сначала блокноты просто попадались на глаза, словно по ошибке, а потом их стали демонстративно выставлять напоказ. В свое время они хранились под замком; теперь же время от времени их оставляли на видном месте, словно Констанца забывала их. Штерн понимал причины такого поведения: его жена хотела, чтобы он подсматривал за ней так же, как она шпионила за ним. И ему приходилось быть особенно осторожным. Он никогда даже не притрагивался к ним.
– Дорогая моя. – Он склонился к ней. Легким поцелуем он коснулся ее волос. – Не стоит так беспокоиться. Я уважаю твой личный мир.
Это вывело Констанцу из себя. Она скорчила гримаску, стараясь скрыть свое неудовольствие.
– До чего ты высокоморален. А я вот не могу устоять перед секретами других людей. Я бы с огромным удовольствием читала чужие письма!
– Могу себе представить.
Он огляделся в этой новой комнате своей жены: стены лучились. В свете ламп почти не было заметно дневного света. Одна из лучших ширм работы Короманделя отгораживала угол. Блестящие стены мерцали тускло-красной расцветкой: Штерн в силу каких-то причин, в которых сам не мог разобраться, считал этот цвет угнетающим. Комната была заставлена вещами, обратил он внимание, как и большинство помещений, которые обставляла его жена. Ему показалось, что она как бы возводит вокруг себя укрепления.
– Комната удалась? Она тебе нравится?
Он не собирался, чтобы его замечание прозвучало вопросом. Но поскольку вопросительная интонация прозвучала, она еще больше вывела Констанцу из себя. Она была очень чувствительна к критике.
– Мне нравится. Она устраивает меня.
Тон у нее был озлобленный. Штерн выглянул в окно: зимние сумерки; идет снег. Он повернулся к жене, которая сейчас возилась с ручкой, конвертами, бумагой, как бы нетерпеливо дожидаясь его ухода.
Голова Констанцы была склонена. Настольная лампа бросала круг света, в котором она сидела, от ее черных волос исходило сияние. Косая подрезанная челка падала ей на лоб, и густые локоны обрамляли ее изящные скулы. Штерн, который видел, как ей подходит эта прическа в духе древней египтянки, все же скучал по старым образцам. Он предпочитал соблазнительность длинных спутанных волос, которые, избавляясь от заколок и шпилек, густой волной падали на обнаженные плечи. Вкусы у него остались старомодными.
Констанца играла с одним из своих многочисленных браслетов. Она разгладила подол платья. Под взглядом Штерна она чувствовала себя как-то неудобно. Платье, созданное по ее рисунку одним из ее французских модельеров, было более чем выразительным: ярко-синего цвета, мало кто из женщин мог позволить себе такую откровенность. Подол юбки был обрезан высоко, а в прямом рисунке плеч угадывалось что-то мужское. Штерну, хотя он и был способен оценить эффект элегантности, это платье не нравилось. Он по-прежнему не мог заставить себя привыкнуть к зрелищу открытых обозрению ног в туфлях на высоких каблуках, к стрелкам чулок, к самоуверенности раскрашенных физиономий. На мгновение он испытал сожаление, что ушли в прошлое давние моды, платья которых мало что демонстрировали и многое обещали.
– Ты уходишь? – Констанца сунула блокнот в ящик стола.
– Да, моя дорогая. Это я и зашел сказать. Не надолго. На час или около того. Ты помнишь, я упоминал об одном южноафриканце – представителе «Де Бирс»? Он остановился в «Плаццо». Мне нужно с ним встретиться.
– О, ты вечно с кем-то обязан встречаться! – Констанца скорчила еще одну гримаску. Она резко поднялась. – Знаешь, чего мне порой хочется? Я бы хотела, чтобы ты потерял все свои деньги. Тогда мы могли бы уехать, только мы с тобой вдвоем, и где-нибудь жить, очень скромно.
– Моя дорогая. Тебе бы это решительно не понравилось. Извини, что такого с нами не случилось. Ты же знаешь, что я достаточно предусмотрителен.
– Ах, благоразумие. Ненавижу благоразумие.
– Во всяком случае, кое-что я потерял. Как и все.
– В самом деле, Монтегю? – Она с какой-то странной внимательностью уставилась на него. – Не могу представить! Скорее нажился – это да. Но не потерял.
– Время от времени это случается, Констанца.
Какая-то интонация в голосе Штерна, похоже, смутила ее. Она тряхнула головой.
