– Я думаю, что ты склонен все упрощать. Ты пытаешься заставить людей соглашаться со своей точкой зрения. Ты стараешься классифицировать их: этот отвечает твоим идеалам и принципам, а этот – нет.
– Я люблю тебя, – сказал он, и я увидела, что с его лица сошла завеса замкнутости. – Я люблю тебя – без всяких условий. И я думал, что ты это понимаешь.
– Но ты не изменишь свою точку зрения? Относительно Констанцы?
Он продолжал стоять спиной ко мне. Наступило молчание, полное борений и нерешительности. Наконец он сказал:
– Нет. Я хочу, чтобы наш брак оставался нерушимым. И не могу изменить свою точку зрения.
– Ты считаешь, что Констанца угрожает нашему браку?
– Я не сомневаюсь, что она это будет делать.
Наступила последняя пауза. Мы понимали, что оказались в безвыходном положении. Я, хотя и находилась в тупике, осознавала, что, если вот сейчас Френк повернется ко мне или заговорит, или коснется меня, я ослабну и сдамся. Лишь чтобы остаться с ним, я буду готова согласиться с чем угодно. Я не сомневалась, что и он это понимал. И поэтому с неуклонностью, которая также составляла часть его личности, он не повернулся, не заговорил, не прикоснулся ко мне. Решение предстояло принимать мне; и Френк, которой учитывал этику, когда высчитывал тактику любви, позволил мне принять его, как подобает взрослому человеку – он принял мои условия в молчании. Наконец я сказала:
– Очень хорошо. Быть по сему. Я ухожу. Так будет лучше.
– Уходишь? – Он повернулся.
Я не могла взглянуть ему в лицо.
– Уезжаю во Францию завершать тот самый заказ. Какое-то время буду заниматься работой только в Европе. Справлюсь.
– Работой. Я предполагаю, она всегда при тебе. – Он поднял было один из микроскопов и с безнадежным видом поставил его обратно. – Наверно, и я уйду в работу. – Он помолчал. – Я готов отдать почти все, что у меня есть, лишь бы этого не произошло, знаешь ты это?
– Почти все? Только не свои принципы, Френк?
Как только эти слова были произнесены, я пожалела о них. Он отвернулся.
– Да, мои принципы жесткие и негибкие – ты мне это уже говорила. Я не хочу расставаться с тобой в спорах…
– Тогда я ухожу, – сказала я.
Я подождала еще несколько секунд. Я возилась с глупыми, но полезными женскими безделушками: перчатки, сумочка. Френк стоял, глядя в окно. Он не оборачивался. Несколько погодя, когда молчание продолжало длиться и расстояние, разделявшее нас, невозможно стало преодолеть, я направилась к дверям.
Последнее, что он мне сказал, когда я выходила в коридор, было то ли требованием, то ли мольбой.
– Не пиши мне, – сказал он. – Я не хочу больше надеяться. Не пиши.
Из лаборатории я направилась прямиком в квартиру Констанцы. Думаю, она ждала меня. Я почти физически ощущала, как напряжение этого ожидания потрескивает в воздухе электрическими искрами. Обедала она в одиночестве. Одета она была с изысканной элегантностью, с умело наложенным гримом. Не было и следа ее болезни; ела она, как привыкла, небольшими кусочками – ломтик тоста, дольку сыра, половину бисквита, несколько пурпурных виноградинок. Сегодня должна была состояться наша последняя встреча – я уже решила, – и она была краткой. Я сидела в этой переполненной воспоминаниями, лакированной, как китайская шкатулка, комнате, пока Констанца непринужденно болтала о том и о сем, перескакивая с темы на тему. Я не слышала ни слова из того, что она говорила. Я думала о ней и о Френке, о двух людях, которых я любила больше всех на свете; оба старались разными путями и руководствуясь разными мотивами заставить меня сделать выбор. Не склонившись ни на чью сторону, я не чувствовала, что чего-то добилась, во мне не было уверенности. У меня не было слов и не осталось сил.
– Констанца, – прервала я ее, когда больше не могла выносить ее болтовню. – Почему ты забирала наши письма?
Легкая краска появилась у нее на щеках. Я могла предполагать, что она будет спорить и все отрицать, но мне стоило бы знать, что Констанца справлялась и не с такими ситуациями.
– Ты нашла одно? Я знаю, что ты рылась в моих вещах. – Она помолчала. – Я должна сказать – вскрыла я только одно. Последнее. Остальные я выбрасывала не читая.
– Констанца, это ничего не меняет. То, что ты делала, было гнусно и жестоко.
– Знаю.
– Тогда почему ты это делала? – Я прервалась. – Я ухожу, Констанца. Я ухожу и от тебя, и от Френка. И я никогда больше не вернусь сюда и не увижусь с тобой. Но, прежде чем уходить, я хотела бы знать: почему ты делала такие вещи?
– Я не уверена… – Похоже, она взвешивала ситуацию. – Мне всегда было трудно искать объяснение своим поступкам. Другим это удавалось куда легче. Они поступают так потому-то и потому-то. Я же всегда видела перед собой многообразные причины – и они могли меняться день ото дня…
– Констанца, все это я слышала и раньше. Почему ты так поступала?
– Ну, думаю, только ради тебя. И ради себя тоже – не могу это отрицать. Может, я ревновала. Но главным образом ради тебя. Понимаешь ли, я заглядывала вперед, в будущее. Ты возлагала такие надежды на эту дружбу, что я сказала себе: «Этот ее друг может предать ее. Ему надоест эта переписка, или он забудет ее, или он вообще погибнет. И со временем, пусть даже она расстанется с иллюзиями, у нее останется разочарование, как женщины всегда испытывают разочарование в мужчинах». Я хотела уберечь тебя от всего этого. И ты видишь…
