покрытиям. Мимо нас прошел человек с удочками, сетующий, что речка скорее всего загрязнена. Прошелся и другой, с портативным телефоном в руках. Фредди и Винни, похоже, были единственными англичанами из гостей, у всех остальных, насколько мы слышали, акцент был такой же, как у нас с Френком.
Как только мы очутились в нашей спальне и человек в зеленом бязевом фартуке покинул нас, мы посмотрели друг на друга.
Комната, некогда предназначенная для гостей, была огромной. В ней господствовала одна из кроватей на четырех ножках под куполом балдахина. В окнах были двойные рамы, радиаторы раскалены чуть ли не докрасна, и температура в комнате была не меньше двадцати градусов. Она была продуманно обставлена, создавая впечатление все тех же минувших времен. Картины на стенах были в безупречной сохранности. Обивка кресел соответствовала позолоте и шитью портьер. На одном из комодов симметрично стояли две маленькие бутылочки с шерри, дар администрации, корзинка с фруктами в вощеных обертках, ваза с засушенными цветами и меню закусок, которые можно было заказать круглосуточно. Мы с Френком одновременно разразились смехом.
– Что бы сказала Мод? – спросил Френк. – Ох, что бы сказала Мод!
– Я-то точно знаю, что могла бы сказать Мод, и выскажусь за нее. Мод был свойствен ужасный снобизм, но неизменно лишь по отношению к каким-то странным вещам. Окажись она здесь, войди она в комнату, ты знаешь, что бы она сделала первым делом?
– Что?
– Вот что! – Я откинула блестящее покрывало с кровати и приложила руку к наволочке. – Она бы сказала: «О, Виктория, этого не может быть! Это же хлопок, а не лен!»
Мы несколько задержались в тот вечер, пытаясь связаться с Америкой и поговорить с нашим сыном Максом и дочкой Ханной: когда мы спустились к обеду, Фредди и Винни уже ждали нас в зале – когда-то тут была большая гостиная. Они сидели на стульях стиля честерфилд, обтянутых красным бархатом, у большого камина, обмениваясь взглядами, полными любопытства.
На Фредди был старый, несколько позеленевший, смокинг, который знавал лучшие времена. На Винни было длинное платье, которое никогда не считалось модным, но, может, приближалось к этому понятию году в 1940-м. К ее внушительному бюсту была приколота выразительная брошка размером с чайное блюдце. Она покрасила губы помадой, что позволяла себе только в исключительных случаях.
Оба они были переполнены счастливым и смущенным ожиданием.
– Моя дорогая, ты никогда бы не могла себе представить, где нас разместят, – понизив голос, который все равно был слышен даже в дальнем конце, сказала Винни. – В Королевской спальне, Викки! Подумать только!
– И это еще не самое интересное. – Фредди был преисполнен возбуждения. – В ванне… там какие-то совершенно невероятные приспособления. Напускаешь воду, наливаешь какой-то шампунь с пузырями…
– Который так и стоит в ванне! И их сколько угодно! – вмешалась Винни. – В шкафчике!
– А затем ты нажимаешь какую-то кнопку и – пфф! В ванне возникает настоящий водоворот.
– Это называется джакузи, Фредди, – сказала я.
– Да? – Фредди очень заинтересовался этим открытием. – И такие штуки теперь ставят в гостиницах, да? Просто потрясающе. Ковер есть даже в ванной! Ну, ну, ну. – Он помолчал. – Могла ли ты себе их позволить, все эти штучки? Я не могу и помыслить, чтобы они появились у нас в доме. Я был бы не против иметь кое-что из них у себя. Я так и сказал Винни: «Потрясающее место для убийства! Как бы стал тут вести себя инспектор Кут?»
Когда мы отправились в обеденный зал, Фредди продолжал удивленно разглагольствовать о джакузи, к нескрываемому удовольствию всех остальных гостей. Здесь, в бывшем бальном зале, Фредди и Винни в первый раз столкнулись с изысками «современной кухни». Она произвела на них впечатление не меньшее, чем джакузи.
– Спаси Господи, – сказал Фредди, когда ему преподнесли произведение кулинарного искусства в виде трех разноцветных муссов на огромном белом блюде. – И это все? Смахивает на детское питание. Что ты думаешь, Винни? Похоже, что у меня на тарелке роза. Это может быть розой. Господи… то есть, черт меня побери! – да это же помидор!
Честно говоря, пища была превосходной; и по мере того, как перемена следовала за переменой, Фредди успокоился, хотя и бурчал по поводу отсутствия того, что он называл «настоящей» едой, которую он видел в виде стейка и пирога с почками.
К половине десятого, когда Фредди и Винни, как правило, отправлялись спать, Фредди позволил себе порцию виски. Он похлопал себя по круглому упругому животику с выражением человека, который рад встрече со старым другом.
– Ты знаешь, – с доверительным видом сказал он Френку, – во время войны, то есть той самой Великой Войны, мать отвела меня показаться врачу, очень известному медику, и тот сказал, что у меня слабое сердце. Какое-то нарушение работы клапанов – я уж и забыл. И, вспоминая этот визит, думаю, что не так плохо управился с ними. Девяносто лет! Что ты об этом думаешь, Френк?
– Я думаю, – сказал Френк, – что мы еще притащим сюда вас с Винни. Но на этот раз мы будем праздновать ваше столетие, Фредди.
Эти слова заставили Фредди порозоветь от удовольствия. Он сжал пальцы Френка, после чего, спохватившись, одарил его энергичным рукопожатием.
– У тебя прекрасный муж, Викки, – сказала Винни, когда я провожала их по этажу. – В самом деле, просто великолепный. Мы с Фредди неплохо постарались для тебя, не так ли, Фредди?
Они стали подниматься по лестнице в свою комнату с твердым намерением, как заверила Винни, полюбоваться на комету из окна своей спальни. Тот факт, что ночь была облачной, видимости не было почти никакой, казалось, совершенно не волновал Винни, женщину, дух которой всегда оставался непреклонным. Как я думаю, она предполагала, что комета, подчиняясь ее указаниям, низко и неторопливо пройдет у нее прямо перед окном.
– А она будет искрить, Фредди? – спросила она на полпути.
