этот раз он прижал его к губам.
Констанца первая отстранилась. Она стиснула его руку, чтобы он взглянул ей в лицо. Затем заговорила торопливо и настойчиво.
– Не нужно объяснений, – сказала она. – Обойдемся без обещаний. Остановимся на этом. Только сегодня и только этот раз. Я всегда знала, что это должно случиться, и ты тоже знал – в тот день, возле озера. Ведь ты тоже знал? Нет, не отвечай. – Она прижала горячую исхудавшую ладонь к его губам. – Не отвечай мне. Я больше не хочу ни ответов, ни вопросов, лишь одно: чтобы ко мне вернулись силы.
Умолкнув, она провела рукой по волосам, по лицу, затем по его глазам. Когда она отвела руку, Окленд увидел на губах Констанцы улыбку.
– Позже ты, наверное, скажешь себе, что это моя болезнь говорила вместо меня. Пусть так и будет. Только позже. А сейчас не верь этому. Я не позволю тебе поверить в это. И у меня не лихорадка – я никогда не была столь спокойной. Через минуту ты можешь уйти, но прежде ты должен пообещать мне что-то.
– Что именно?
– Пообещай не умирать.
– Это не так просто…
– Не смейся. Я в самом деле имею это в виду. Я хочу, чтобы ты поклялся. Подними свою ладонь и прижми к моей. Вот так. Теперь обещай.
– Но зачем тебе это?
– Затем, что я хочу знать, что ты жив, что ты где-то рядом. Даже если мы больше никогда не встретимся. Сколько бы ни прошло времени, как бы мы ни изменились, я хочу знать, что ты по-прежнему где-то здесь. Это важно… Обещай.
– Хорошо. Обещаю.
3
Гвен также уговаривала, рыдала, настаивала, умоляла. Но Окленд был непреклонным, а его решение – бесповоротным. И Гвен сдалась. У нее никогда не хватало духу упорно стоять на своем.
Когда Окленд отбыл в учебный лагерь, Гвен решила сосредоточиться и обеспечить его выживание. У нее уже были свои приемы, проверенные за то время, что Мальчик отсутствовал. Она предалась им с удвоенной силой. Гвен уверовала, что судьба ее сыновей зависит от нее, она теперь сможет защитить их от ран, как в детстве оберегала от болезней. Для этого необходима сосредоточенность ума: она должна стать собранной, не допускать никаких плохих мыслей. Если она все время будет думать о сыновьях, то ее любовь приобретет силу амулета: ни пулям, ни минам, ни снарядам не под силу будет пробить этот невидимый щит.
Она еще более, чем прежде, стала верить в приметы. Выбросила прочь из дома и из гардероба все черное. Число «тринадцать» вселяло в нее ужас, даже если она проходила мимо омнибуса с таким номером. Она обходила стороной все лестницы. В своей комнате и при себе она держала разные памятные мелочи, имевшие связь с ее мальчиками и каждый день пробуждала их силу своими молитвами: локоны волос, срезанные в младенчестве, картинки, которые они рисовали ей в детстве, медальон с изображением святого Христофора, пара детских туфелек из голубого атласа и письма, которые сыновья теперь слали с фронта. Гвен верила в силу, которую таили в себе эти на первый взгляд неодушевленные предметы. Когда она прикасалась к ним, казалось, они пульсировали ей в ответ.
Дентон негодовал, слыша ее молитвы, и Гвен стала молиться украдкой, не переставая обращаться к дорогим ее сердцу вещам. Она стала сентиментальной. И бесконечно одинокой.
Ее одиночество лишь усиливалось от того, что не с кем было поделиться своими переживаниями, вокруг не было никого, перед кем можно было бы открыть душу. Мод, интерес у которой к войне проявлялся лишь время от времени, оказывалось не до того – приглашения на светские вечеринки следовали одно за другим. Дентон дни напролет коротал у камина. И Стини, и Фредди, которому Джейн Канингхэм нашла работу на «Скорой помощи» в госпитале, жили своей собственной жизнью. Стини, правда, часто приводил в дом своих друзей: будущего фотографа Конрада Виккерса, некоего Бэзила Гэллама, из хорошей семьи, но актера, и увальня-американца – неуклюжего, как медведь, которого звали Векстон. Гвен не находила с ними общего языка, их поведение казалось удручающе богемным. Разве что за исключением Векстона, все они словно бы и не знали, что идет война. Так что Гвен оставалась одинокой, но, как оказалось, ненадолго. Она нашла себе нового спутника, новую наперсницу – ею стала Констанца.
Это доверие возникло не сразу. Констанца оправилась от своей таинственной болезни так же внезапно, как и заболела. Гвен радостно восприняла ее выздоровление – теперь пустые недели были заполнены маленькими победами: первый раз без посторонней помощи Констанца сошла вниз по лестнице, первый раз прогулялась в парке, впервые пообедала вместе со всей семьей.
Постепенно появилась и новая дружба между ними. Так проходили недели, и Гвен открыла для себя еще одно качество Констанцы – она может быть отличной собеседницей.
От ее болезни не осталось и следа: ни апатии, ни депрессии, как будто ничего и не было вовсе. Наоборот, появилась новая, жадная тяга к жизни. Они теперь часто беседовали – какой Констанца оказалась рассказчицей! Гвен открыла в Констанце источник целительной силы для себя. Если ее одолевала тоска или проявлялось беспокойство, Констанца могла легко ее утешить. Ко всему прочему, она была забавной – этого у нее не отнять. Она любила посплетничать, внимательно выслушивала любые пересуды из жизни лондонского высшего общества, которые Гвен пересказывала со слов Мод. Ей нравилось вместе с Гвен участвовать в вылазках по магазинам, поначалу кратких, затем более продолжительных и увлекательных. Не оставалась она в стороне и от обсуждения тем, таких важных для женщин – фасоны шляпок, платьев, какие носят перчатки, что модно, что нет. Возвращаясь из этих вылазок с небольшими свертками в руках, они забегали в какое-нибудь кафе, живо обсуждая свои трофеи.
У Гвен не было дочери, и эти милые безобидные забавы были для нее в диковинку, она впервые воспринимала Констанцу как часть своей жизни. Осадок отчужденности, который прежде отравлял их отношения, теперь исчез без следа. «Констанца, – частенько приговаривала Гвен, – что бы я делала без тебя?»
А еще у Констанцы оказалась чуткая натура. Она как бы инстинктивно разбиралась, когда Гвен нужно развлечься, а когда остаться одной. Констанца находила способ не дать Гвен замкнуться и делала это непринужденно. Сидя возле камина тихими вечерами, когда осень постепенно переходит в зиму, Гвен делилась с Констанцей воспоминаниями о своей жизни, рассказывала о своем детстве, проведенном в Америке, о родителях, сестрах и братьях. И все это как бы заново оживало для Гвен во всех подробностях и
