Жрать готовить лень. Да и вообще, если по правде, жрать в последнее время совершенно не хочется. Раз в четыре дня беру себя в руки, выползаю на захламленную кухню и готовлю свое фирменное блюдо — суп. Вообще-то, это скорее напоминает однородную кашеобразную массу сложного химического состава, но для краткости пусть будет — С.У.П. Надо придумать расшифровку посмешнее.
В кастрюлю со стершимся рисунком кладется все съедобное, что удается найти в моем углу холодильника. Яйца выливаются в кастрюлю сырыми; макароны и пельмени — туда же… Нет, пельмени лучше зверям — мне не нравится их странный зеленый привкус.
Тщательно помешиваем варево; воды в кастрюле почти не осталось, и не до конца приготовленный суп начинает пригорать. Запах, конечно, не ахти — но зато есть все необходимые для поддержания жизни компоненты. Организм терпит. Организму главное — выжить.
Однако, как бы жутко ни выглядели плоды моих кулинарных экзерсисов, макароны и прочую ерунду тоже надо на что-то покупать. Поэтому, не слишком регулярно, но я все же хожу на работу.
Работа прекрасная: на воздухе и с людьми. Нет, не промоутер. Приставать к людям на улицах — позор, даже если жрать нечего. Ну и не жри — кому ты такой нужен, если больше ничего не умеешь.
Я, например, археолог. Наемный рабочий при московском институте археологии. Младший научный сотрудник.
Землю копаю.
По нашей внутрираскопной терминологии, я — кидала. Есть еще насильники и макрушники. Насильники таскают носилки с землей, макрушники вычерпывают воду после дождя или копают. А мы, кидалы, кидаем землю в носилки из ям, где копошатся макрушники. Сверху над нами, на краю раскопа, сидит наш главный начальник и читает вчерашнюю газету. Вслух. Вот он какой — заботится о просвещении простого народа.
В эту газету ему подруга бутерброды заворачивает. Она в типографии работает, там бумаги ненужной много.
Археологом стать очень легко — проще всяких там инженеров или журналистов. Нужно только много пить. И не просто много пить, а непрерывно. А потом, после недельного запоя первый раз пожрать и выйти на улицу порадоваться за себя — вона я, какой живучий. В процессе радования нужно найти где-нибудь стройку, где роются в котловане бомжеватого вида люди и долбануться в эту яму со всего размаху. Затем встать, споткнуться о макрушника, торчащего, как эхо войны, из своего окопа, остановить насильников с носилками, полными мокрой земли, и предложить им сигарету. Если ты находишься на нужном уровне подсознания, тебя обязательно отправят к начальнику.
Есть вариант проще — пить всю неделю с этим начальником, а потом вместе с ним упасть в котлован с криком «вашего полку прибыло!» Хотя… Хотя это одна и та же петрушка.
В общем, в работе археолога самое главное — постоянно и много пить. Если ты пьешь много, и до сих пор не помер, значит, ты здоров, как орангутанг, и можешь копать землю. Значит, автоматически становишься археологом. Об этом подруга нашего начальника даже написала заметку в свою газету, после чего тот съездил ей по еблищу. Видимо, за недостаточно восторженный образ мыслей.
Начальник наш — археолог со стажем, это видно сразу. Под глазами мешки, один заплыл совсем, руки не то, что трясутся — наигрывают собачий вальс на невидимом пианино! Его тоже понять можно — он с московскими начальниками общается, те еще покруче археологи.
Постоянного места жительства у него нет. Нынешнее лето он провел как Ленин — в шалаше у реки.
Шельма. Так его зовут.
У нас новый участок. Замороженная десять лет назад стройка наконец-то поменяла своих хозяев и обрела второе рождение. Как водится в больших цивилизованных городах, в игру тут же вступил закон об охране исторических памятников. Значит — никакой стройки. Значит — проводятся археологические раскопки. Значит — вызывают нашу развеселую бригаду и просят раскопать все то дерьмо, что наслоилось на участке со времени схода последнего ледника. Естественно, обещая за это какие-то деньги. В данном случае, по четыреста рублей в день на одного алкоголика-археолога. Нормально.
Копаем.
В первый день снимаем балласт. Это значит, что Шельма вызывает тяжелую технику, она сворачивает в сторону самый свежий пласт земли — тот, что относится к последним двадцати-сорока годам. Историков они пока не интересуют, а нам копать меньше. Работа в первый день самая нервная только для лаборантов, Шельмы и несчастного экскаваторщика — «тут копай, тут не копай, а этот колышек своротить вообще не смей».
По правде, начинается все немного не так. Сначала утверждается несколько бумажек, рисуется план раскопок, и специальными рабочими-берсеркерами роются специальные ямы. Ямы называются шурфами. А рабочие называются берсеркерами, потому что перед ударным трудом с кирками и заступами они выпивают по пол-литра, забивая все косяком. Мы ж все-таки молодые специалисты, как утверждает Шельма, поэтому понемногу срастаемся с древней мифологией. Берсеркеры, если помните, перед своими самоубийственными атаками заряжались настойкой из мухоморов.
Больше всего шурфы похожи на те ямы, что бывают под дачными сортирами. Разница в том, что в сортирные ямы летит всякое дерьмо, а берсеркеры, наоборот, вытаскивают всякое дерьмо из шурфов. Шельма смотрит туда с умным видом и что-то там кумекает. Но в первые, по-настоящему первые несколько дней, меня здесь не было. Где я был? А нигде.
Я бухал.
А Настенька кормила меня жареной картошкой, которую недоедал Пачина.
Сначала все складывалось вполне благополучно: на раскоп прикатил новый экскаватор «Беларусь», из него вылез жизнерадостный мужик в пятнистой рубахе и, пропустив с Шельмой по паре приветственных рюмок, полез в свой драндулет с криком: «Да я вам тут все за день перекопаю!»
Начал он резво, выворотив из-под земли неучтенный кабель в руку толщиной. На этом работа остановилась.
Наша бригада вмиг обступила первую находку, кто-то побежал за режущим инструментом. Лаборанты лихорадочно вспоминали где находится ближайший пункт приема металла.
— Ребят, а вдруг он под напряжением? — испуганно пробасил экскаваторщик.
— Сейчас посмотрим. Руби, Юрик!..
Кабель смотали, уволокли, и до обеда о работе никто и не вспоминал. Раскопная команда в полном составе загрузилась в подвал замороженной стройки и принялась приводить себя в одно состояние с дремлющими на солнышке берсеркерами.
Место вообще выпало красивое: на краю обрыва, над пересыхающей речкой. Вокруг пустырь, с незапамятных времен хранящий в окаменевшей глине следы огромных колес — то ли грузовиков со стройки, то ли немецких броневиков, раскатывавших здесь во время войны. С одной стороны легкую тень кидала общага какого-то института, с другой серыми прямоугольниками выступал из земли незаконченный фундамент.
Шельма с экскаваторщиком тихо разговаривали. Я подошел к ним.
— А что здесь раньше было-то?
— Свалка была — ответил экскаваторщик. — Сколько я себя помню, ничего здесь никогда не строили. Место заповедное, да и старики говорили — несчастливое. Так что, ничего вы здесь не найдете, парни. Один мусор, дерьмо и канализационные трубы.
— Кабель ведь нашли!
— Это сначала, — непонятно сказал экскаваторщик. — Большая беда всегда начинается с маленькой радости.
