Призрак улыбки

казалось и признание, что я сильнее, чем прежде, люблю Гаки-сан, и это особенно ясно теперь, когда я вернулась в страну, где он живет, а крыша храма, виднеющаяся за полем из окна моего коттеджа, непрерывно напоминает о нашей необыкновенной ночи. Хотя, вообще-то, напоминания не нужны: все и так навечно впечатано в потаенные клетки мозга.

— Надеюсь, ты не поедешь на той неделе в свой омерзительный храм? — спросила в конце разговора Амалия.

— Он вовсе не омерзительный, но, вероятно, нет, не поеду. — Это была не чистая ложь, а так, с легкой примесью.

— Хорошо, но на всякий случай давай-ка я все-таки расскажу, как — по словам моей сказительницы — распознать злого призрака, если он принял вид человека. — Амалия произнесла какое-то архаично звучащее слово, и я, закусив губу, чтобы не рассмеяться, послушно записала его на внутренней стороне обложки моего зеленого, как мох, блокнота.

* * *

«Любовь не просто слепа, она еще и безумна в клиническом смысле слова». Это один из пессимистических афоризмов, рожденных в уме моей матушки после того, как блестящий и безответственный, кроме лыж, ничего не желающий знать батюшка вышел однажды купить свежий номер «Иллюстрированного спорта» и больше уже никогда не вернулся. Проезжая мимо убогих маленьких деревушек, крошечных, на заплаты похожих полей и домов, на стенках которых сушились нанизанные на веревку сардинки, вдыхая все более чистый и освежающий воздух, я подумала, что, возможно, являюсь живым подтверждением этой циничной теории. Только что я отдала целый год пассивно моногамным отношениям с мужчиной, который мне подарил восхитительную, но полную тайн и загадок ночь, с мужчиной, о котором я почти ничего не знаю и которого прорицательница на основании выданных ей фактов принимает за спрятавшегося под чужой личиной зловещего призрака.

Последнее заставляло меня недоверчиво пощелкивать языком, конечно, такое предположение просто абсурдно, но вопрос, почему все-таки мы должны были расстаться на целый год, по-прежнему смущал воображение. Смутно помнилась фраза «дружба в письмах не для буддистов», но ведь раз в месяц он мог бы и приподнять телефонную трубку. И вдруг меня осенило. А не была ли эта разлука своего рода испытанием моих душевных качеств, пройдя которое, я могла наконец считаться достойной спутницей жизни.

Как бы то ни было, скоро я все узнаю, подумала я, становясь на позицию фаталиста. Гаки-сан сказал «десятого октября», и я решила постучаться у дверей в одну минуту первого назначенной мне даты. Приехала я на полчаса раньше и, включив печку, сидела в машине, слушая кассету с хитами Ван Моррисона, следя за стрелкой часов и каждые несколько секунд кидая взгляд в развернутое зеркальце заднего вида, словно опасаясь увидеть в нем что-нибудь неожиданное.

Наконец стукнула полночь, но я принудила себя прождать еще пять минут, предполагая таким образом слегка замаскировать свое нетерпение. Оставив багаж в запертой машине, я стала медленно подниматься по мощенному камнем склону, глубоко наслаждаясь тишиной, пряным запахом осени и дрожью предвкушения. Сделав глубокий вдох, я открыла дверь и несмело подала голос.

Никакого ответа.

— Привет! — крикнула я погромче.

И тогда, откликаясь на мой голос, в глубине дома скрипнула дверь и после мгновения, показавшегося мне вечностью, послышался шум, безусловно, мужских шагов, спешащих ко мне по гладким доскам пола. Вот он! Прекрасный настоятель старинного храма наклонялся ко мне через перила лестницы и радостно восклицал:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать домой!

* * *

Его поцелуи были грубее, чем мне запомнилось, но запах, исходивший от него, был прежним: от него пахло благовониями, теплой кожей и сушеными листьями криптомерии. Одет он был как пилигрим: большая шляпа, белые легинсы под коротким черным плащом. «Ты только сейчас возвратился из своего путешествия длиной в год?» — шутливо спросила я, когда он потянул меня в гостевую спальню.

— Да. — Он был странно неразговорчив, но я заключила, что просто мы оба слишком устали и слишком взволнованы. Почувствовав вдруг настоятельную необходимость убедиться, что наша тяга друг к другу не была только телесной, я попросила:

— Пойдем сейчас не сюда. Сначала мне хочется выпить чаю.

— Для этого будет еще масса времени, — коротко отрубил Гаки-сан. Голос был странно низким и хриплым, наверно, опять заключила я, он простудился во время своих долгих странствий.

— Это значит, что утром ты никуда не сбежишь? — спросила я.

— Нет, — сказал Гаки-сан. — Я могу остаться здесь навсегда. А ты?

— Тоже, — ответила я, размышляя, не был ли это момент помолвки.

Но потом, почти сразу же, мы оказались в моей прежней комнате, и он срывал с меня куртку, расстегивал платье, ласкал холодные бугорки грудей (и кусал их, чего не делал прежде и что, по правде говоря, было не так приятно). Он начал целовать меня новыми, грубыми, но опьяняющими поцелуями, и я сразу же превратилась в опьяненную страстью женщину, не знающую ни стыда, ни запретов и сохраняющую только слабые остатки здравого смысла.

— Подожди, — вскрикнула я, когда он опустился передо мной на колени, почти обнаженный, но еще не снявший своей бамбуковой шляпы, носков с отдельным углублением для большого пальца и пилигримских легинсов. Эта полуодетость делала его в высшей степени эротичным, и весь он чудился мне существом необычной природы, заставляющим вспомнить какое-то живописное полотно, где Зевс в виде лебедя кружит около юных дев и как-то (механику этого дела я так никогда и не поняла) умудряется овладеть ими всеми. — Я, как и ты, хочу, чтобы мы продолжали, но разве не надо сначала нарисовать друг другу санскритские знаки?

— Никакой надобности, — выдохнул он грубым гортанным голосом, неловкими пальцами расстегивая на мне юбку и целуя чуть ли не с яростью, после того как удавалось справиться с каждой следующей пуговицей. В этот момент я впервые сумела поймать его взгляд и не увидела ясных и чистых глаз моего любимого. Теперь в них мелькало что-то темное и расчетливое, скрытное, хитрое. Что-то даже не совсем человеческое.

— Погоди, — старалась я выиграть время, — дай мне сначала раздеть тебя. — Я попыталась сесть.

— Нет, — прорычал он, сильными руками придавливая мне плечи.

— Сними хоть носки и не торопись так, — я старалась говорить игриво, но меня уже охватил настоящий страх.

— НЕТ, — выкрикнул он. Услышав ярость в голосе, я плюнула на все предосторожности и тоже выкрикнула ***** — магическое слово против оборотней, которое мне сообщила Амалия и которое я поклялась никогда и никому не открывать. В ту же секунду руки у меня на плечах превратились в огромные волосатые лапы с острыми загнутыми когтями. Закрыв глаза, я отчаянно громко вскрикнула.

Снаружи раздался топот бегущих ног, потом дверь распахнулась так резко, что соскочила с петель и упала с грохотом на пол. Визгливый тонкий голос выкрикнул что-то на языке, которого я никогда не слыхала — или, может быть, все-таки слышала? — и, открыв глаза, я увидела, как огромный мохнатый зверь в одежде священника стремглав выбегает в холл. Мелькнул скрытый под шляпой длинный хобот; когти четырех лап заскрежетали по гладкому полу: чудовище убегало во все лопатки.

Ничего не понимая, я оглядывалась в поисках моего спасителя. И как раз в этот момент горевшая в углу масляная лампа погасла, а комната погрузилась во тьму.

— Кто здесь? — слабо спросила я. Ужас пронизывал до костей, говорить было очень трудно.

— Это я, Гаки, — откликнулся тонкий голос.

— Тогда кто же был тот, то есть то, в шляпе?

— Это был тануки, — голос натужно рассмеялся фальцетом. — Как, на твой вкус, он меня изображал?

Лучше, чем ты сейчас пытаешься это делать, подумала я, но вслух спросила:

— Что с твоим голосом? И зачем ты потушил свет?