не встречаю — моя «луна» (как говорят низкие люди) только через полтора месяца. Нужно привыкать к низкой речи — там, на Крайтеоне, в Столице, я буду в обществе низких людей ещё очень долго. Помню, как меня учили тому, что такое низкие люди — не по происхождению (не только по происхождению), а по образу мыслей, по отношению к другим, по тому, как понимает и исполняет смысл своего существования. Вейрон чаще всего ведёт себя именно как низкий человек. Как наинизший. Но раз мама доверила ей важную должность — значит, не всё так плохо.
Тот, кто имеет смысл в жизни, всегда встречает солнце, каждый день. Помню, как долго я была в недоумении — что, если на небе тучи? Что, если ты в пути, если нет возможности увидеть восток? Считать день пропавшим? Пока не поняла, что прямой смысл не должен затмевать основной. А когда я сказала это при сёстрах, средняя подняла меня на смех. Думаю, нарочно. Мне интереснее говорить со своей служанкой, Вейс (я бы не назвала её низкой, ни в каком смысле), чем с Вейрон. Мне интереснее проводить время с книгами, чем в обществе родственниц.
Вейс ждала меня у входа в мои комнаты. Если честно, она при мне только потому, что так положено. Я давно уже сама забочусь о себе — так интереснее. На официальных встречах, в присутствии мамы, мы одеваемся так, как принято на континенте. Сейчас же я соберу ту одежду, в которой подобает ходить там, на Крайтеоне. Тефан, традиционная одежда Роан. Три прямоугольных куска ткани — так это выглядит не на человеке. Нижняя часть, феас — от ступней и до «золотого пояса», чуть выше солнечного сплетения. Верхняя часть, тоас, оставляющая открытой только голову и руки ниже локтей (или до кистей — как наденешь). И пояс, файрин. В обыденный тефан я облачаюсь сама минут за десять. При помощи Вейс — минут за пять. Конечно, вся одежда не сводится к тефану, как думают жители севера и прочие варвары. Но пусть думают, если им так приятнее.
Вейс помогла мне переодеться и только тогда заговорила.
— Госпожа, — Вейс опустила голову. — Возьмите меня с собой.
Признаться, я ожидала чего-то подобного. Не знаю, успела ли наябедничать Вейрон, что я обучаю служанку грамоте — может, и не успела, бывают же чудеса. Вейс давно уже перестала быть низким человеком. Вейрон по-прежнему думает, что те, кто выполняет «грязную» работу — низкие люди. Хотя и мама говорила не раз: та грязь, в которую приходится вступать ногами — не пятнает. Та, в которой приходится работать — не пятнает. Пятнает та, которая становится твоей жизнью. Я собирала «кудри Соари» и уж знаю, какой может быть та грязь, которая не пятнает. Не пятнает в основном, высоком, смысле.
— Ты знаешь, куда я еду? — поинтересовалась я, предложив ей присесть. Вот это уже — нарушение приличий. Точнее, внешних приличий, тех, что соблюдают при остальных. Но мы с ней вдвоём, и она садится напротив меня, без возражений.
— Да, госпожа, — Вейс поднимает голову. Она родом — с севера, откуда-то с юга Шеам. Не знаю, как её занесло к нам. Если верить самой Вейс, она выжила после кораблекрушения. если бы мама не взяла её в услужение, вряд ли Вейс прожила бы долго: выходцам с севера у нас тяжело. Но она чем-то похожа на меня и сестёр — внешним видом, лицом (если не видеть, что её кожа — бронзового цвета, а глаза оранжевые, цвета золота), умением держаться с достоинством. Я не учила её этому. Я учила её только грамоте.
Тем, кто работает в Библиотеке, позволено брать с собой прислугу. Но — под свою ответственность. Содержать её и отвечать за её поступки буду я. Если соглашусь взять её с собой.
Вейс это прекрасно понимает.
— Пока я не работаю в Библиотеке, я никто, — поясняю я. — Но если меня примут, я возьму тебя с собой.
Я знаю правила. Они не меняются вот уже пятьсот лет. Мне дадут неделю — собрать вещи и привезти их на новое место работы. Откуда я не смогу выйти первые три года, пока буду учиться.
Вейс не осмеливается обнять меня, даже когда мы одни. Но сжать мою ладонь своими — осмеливается.
Тессарин нашёл покой за гребнем ближайшей горы, в одной из пещер. В одной из самых старых усыпальниц. Пока он был жив, мы играли — с ним. Сёстры по-прежнему считают меня слишком серьёзной. Да, пока меня видят другие. Что-то изменилось во мне в тот вечер. Когда Тессарин перестал дышать, у меня на глазах. Пусть сестрицы считают, что я разучилась улыбаться — я не разубеждаю их. Просто теперь мне хорошо одной. Ну или с Вейс — она о многом может рассказать. А когда нас не слышат посторонние уши, я пытаюсь выучить ещё одну песню из тех, что знает она. Очень странно звучит, но мелодично.
Тессарин подарил мне крохотную, детскую «радужную арфу» — удивительный инструмент, пусть и придуман не в Империи. Оказалось, что играть на нём очень просто — возьму с собой. Нет, не завтра — когда вернусь за остальными вещами. Завтра я еду налегке. Сменная одежда — три или четыре комплекта — две любимых книжки и всё. Ну, немного денег. Со мной будет личный знак — он заменяет мне банковские карты, которые в ходу за пределами Роан. Разумеется, мой личный кинжал — детский, хотя ничуть не безобидный.
К Тессарину я иду одна. Мы изучили эти пещеры, в нарушение запрета родителей — дети есть дети. Правда, в самих усыпальницах никогда не играли. Не хотелось. Пусть после этого скажут, что камни не говорят. Камни всё сказали — что можно, а чего нельзя.
…Я села у могилы — одной из многих, в глубине пещеры. Как ни странно, здесь не витало запахов кладбища. Я была на кладбищах — включая древнейшее, кладбище Северного моря. Нет, конечно, никаких запахов тлена. Ничего подобного. Но там всегда возникало ощущение беспомощности, обречённости. Почти всегда. Здесь — всё иначе. Я положила ожерелье на плиту, на которой было выбито имя Тессарина, прикоснулась к ней лбом, как полагается и стала ждать, закрыв глаза. Чаще всего ничего не было. Ни единого знака.
-
Я услышала его; я не спала — знаю точно. Несколько раз я слышала его во сне. Тогда он приходил сам — таким, каким я его помню за сутки до нападения. Сейчас со мной был только голос. Даже не голос — я не из тех «провидиц», которых, как грязи, хватает на каждом базаре. Это просто приходило на ум — готовыми, оконченными фразами. Поначалу я просто верила, что это он. Потом, когда сёстры подняли меня на смех, я сочла это игрой своего же воображения. И Тессарин стал всякий раз говорить мне что-то такое, чего я знать не могла — но что происходило. Мне не нужны эти доказательства, но он продолжает их приводить.
«Здравствуй, птичка». Когда так обращался брат или мама, не было обидно.
«Здравствуй, Тессарин». Не вслух, мысленно. Скажу хоть слово — и всё прервётся, до следующего раза. Жди не жди — Тессарин уже не вернётся. Не знаю, почему. Не спрашивала.
«Скажешь сестре, что я не обижаюсь?»
Киваю. Похоже, он меня видит. Или знает, что я кивнула. Мне всё равно, насколько происходящее противоречит научному взгляду на мир. Не мы придумали этот взгляд, в Империи просто принимают происходящее таким, каким оно приходит.
«Я не смогу говорить с тобой, когда ты уедешь, птица».
Да, он прав. Но и я не могу провести здесь всю свою жизнь.
«Будь осторожна, Таэнин. Что-то ищет тебя».
Я чуть не подпрыгнула! Тессарин давно не обращался ко мне по имени!
«Я не могу сказать, кто, птица. Будь осторожна».
И всё. Словно отрезало. Я ждала, ждала долго — пустота. Ушёл.
Плохо, скверно на душе. Услышать такое накануне отъезда. Я встала, поклонилась его могиле и могилам предков — и медленно пошла наружу. Но стоило сделать два шага…
«Возьми ожерелье, Таэнин. Оно принесёт удачу».
Я медленно вернулась, подняла ожерелье. Оно показалось мне теплее обычного.
«Берегись тени, сестра. Скажи Вейрон, что она забыла свою коробочку».
