слово!) и двинул Тингу угощение – бери, мол, чего там, между своими…
Тинг жадно схватил колбасу, а Брег сунул морду в сумку и… вытянул из нее зеленый лук, другой батон колбасы, поменьше, и замаскировал ими недостачу…
На прежней квартире Соломатиных новая хозяйка, Анна Павловна, ползала по коридору, в коридоре был расстелен лист линолеума, и Анна Павловна крохотными ножницами отстригала лишние куски. Дочурка Анны Павловны пыталась помогать, то есть откровенно мешала.
Соломатин появился в дверях, в руках он вертел ключ.
– Извините, я по привычке открыл, вот…
Анна Павловна от неожиданности чуть не вскрикнула и испуганно уставилась на Соломатина. Из-за маминой спины выглядывала дочь.
– Я здесь раньше жил, – смущенно объяснил Соломатин. – Понимаете, у меня собака пропала… Желтенькая такая, в пятнышках. Если собака придет, она придет сюда, она ведь новый адрес не знает… – Потом взглянул на расстеленный линолеум. – Вы будто маникюр делаете. Дайте мне нож и линейку какую- нибудь…
Анна Павловна поднялась с пола:
– Семья у нас без мужчин. А найти кого-нибудь… Я вас понимаю – к собаке ведь так привыкают!..
Теперь уже Соломатин ползал, вымерял, чертил.
Появилась старуха, мать Анны Павловны, и увидела Соломатина.
– Все-таки стелешь на пол клеенку! Где ты его раздобыла, этого типа?
– Мама! – попыталась остановить ее Анна Павловна.
– Сколько этот мастер с тебя содрал?
– Мама, это не мастер!
– Мастер не мастер, больше чем на пол-литра не давай! – приказала мать.
Анна Павловна расхохоталась.
– Я непьющий! – отозвался Соломатин, все еще ползая на коленках.
– Знаем мы вас, непьющих, – ядовито ввернула старуха, – и не канючь! Трешницу получишь – и гуляй!
Соломатин улыбнулся:
– Ну что ж, по дороге к вам я уже рубль двадцать заработал…
– Чем? – спросила старуха.
– Пением… Пел на улице…
– Надо же! – заохала старуха. – Милостыню, выходит, просил.
– У меня пропала собака, – вернулся к главной теме Ефрем Николаевич. – Желтенькая такая…
– Желтенькая! – повторила старуха. – Ясное дело – алкоголик! Желтые собаки ему мерещатся, серые крысы, зеленые змеи… Неужели во всем городе нельзя было сыскать трезвого мастера?
– Если собака придет, – мямлил Соломатин, – и вас увидит – она убежит!
– Я такая страшная! – пошутила Анна Павловна.
– А он чужих не признает. У собак это бывает… Конечно, квартира наша, то есть ваша, небольшая… – гнул свою линию Соломатин, – но я на раскладушке, скромно…
– То есть как – на раскладушке? Зачем? – ахнула Анна Павловна.
– И думать не смей! – крикнула старуха. – Дочь мне скомпрометируешь!
– Это я-то? – удивился Ефрем Николаевич. – Пустите меня, пожалуйста… На лестнице жить холодно. Я где-нибудь в уголке, я мешать не буду… Собака придет – и мы сразу исчезнем.
– А если она год не придет?! – вслух подумала Анна Павловна.
– Не надо смотреть на жизнь так мрачно, – посоветовал Соломатин, чувствуя, что хозяева сдаются.
– Мы-то, – вздохнула старуха, – мечтали об отдельной квартире, а тут жилец навязался…
– Может быть, вы не поняли, – осторожно пояснил Соломатин. – Я ведь только на ночь! Днем я мешать не стану, днем здесь будут дежурить дети!
– Дети! – радостно повторила девочка. – А как зовут вашу собаку?
– Тинг!
Тут в двери появился Шура и, вытягиваясь по-военному, доложил:
– Ответственный дежурный по собаке Ельцов!
– Караул! – в ужасе прошептала старуха.
Назавтра в школе привычно репетировал хор. Только лишь под роялем не было видно Тинга.
И тут отворилась дверь – и, пылая щеками, вошла, нет, вплыла торжествующая завуч.
– Стоп! Стоп! – недовольно покрутил головой Ефрем Николаевич. – Извините, Наталья Степановна, на двери ведь вывешено: «Идет репетиция».
– Но у меня для вас сюрприз!..
Наталья Степановна сунулась в дверь, взяла за плечико и ввела в зал Андрюшу. Он застенчиво улыбался.
– Андрюша согласился поехать с нами на фестиваль! – Завуч не говорила, а сладостно пела. Не хватало лишь музыкального сопровождения. – Я директора интерната уговорила и Андрюшиного отца тоже уломала!
– Отец так сказал. – Тут Андрюша стал подражать голосу Вешнякова: – «Ну, раз ты по геометрии схватил пятерку, ну, если они там без тебя погибают, заваруха такая, все ходят, шумят, выдай им гастроль, чтобы отвязались. Но только в первый и последний раз. Улавливаешь?..» Я, конечно, уловил. Почему не смотаться в Москву на три дня, раз заменить меня некем. Хотя, конечно, дни уходят…
– Пусть коллектив решает! – медленно сказал Соломатин.
– Какой еще коллектив? – переспросила завуч. – И что он должен решать? – А Андрюша, который несколько лет занимался у Соломатина, сразу понял и помрачнел.
– Коллектив – это мы! – Шура шагнул вперед и повернулся к Феде. – Рыжий, говори!
– Но почему я? – начал было сопротивляться рыжий Федя.
– Говори! А не то мы тебе так набьем! – пригрозил Шура.
– Что за слова! – возмутилась завуч. – Почему вы молчите, Ефрем Николаевич?
Но тот не проронил ни слова.
– Конечно, – мечтательно сказал Федя, – очень хочется в Москву, но совесть у нас есть? – Он повернулся к товарищам.
– Есть! – хором ответил хор.
– Вот именно! – грустно продолжал Федя. Теперь он обращался к Андрюше: – Для тебя это так, развлечение! А я, например, всю жизнь буду в хоре петь!
– А у меня ни слуха, ни голоса, я только ноты перелистываю! – с чувством сказал толстый Кира. – Но я тоже против Андрея, который задается!
– Но я же не виноват! – воскликнул Андрюша.
– Ты не виноват, что такой родился! – воскликнул Шура. – Раньше мы сами за тобой бегали, это была наша ошибка. Забирайте, Наталья Степановна, вашего, как это… вспомнил… вундеркинда…
– Ефрем Николаевич, – завуч окончательно растерялась, – вмешайтесь наконец, вы же педагог!
– Вот поэтому я и не вмешиваюсь! – ответил Соломатин.
– Я хотел, чтобы по-хорошему, – всхлипнул Андрей.
– Я тебе верю, – кивнул Соломатин, – но Федя уже сказал!
– Ладно, ребята, пока! – Андрюша обиженно направился к выходу.
– Когда у нас будет концерт, – издевательски крикнул Кира, – ты приходи, мы пропуск дадим!
– Я этого так не оставлю! – пообещала завуч. – Какие-то мелочные счеты, какое-то дешевое упрямство вам, Ефрем Николаевич, дороже чести школы!
И тоже ушла, еще сильнее пылая щеками.
– Ну что, ребята? – спросил Соломатин. – Жалеете, что не едем в Москву?
– Жалеем! – ответил хор.
– Я тоже жалею. Но самолюбие у нас есть?
– Есть! – снова хором сказал хор.
