Он коснулся рукой груди друга, рядом со смертельной раной, избегая притрагиваться к кинжалу.
— Что же я наделал, Арилье! Как же я не узнал тебя?
Арилье смотрел на него, словно издалека, и во взгляде умирающего появилась отрешенная забота — забота об остающемся:
— Не обвиняй себя, брат… Мы оба сделали то, что нам было предназначено судьбой.
Траванкор наклонился к нему совсем близко. Прошептал еле слышно:
— Ты — лучший, Арилье! Ты доказал это… Ты сильнее меня…
Но не о старом, шутливом соперничестве думал в последние свои мгновения Арилье. О том деле, ради которого отправился в Калимегдан и которое так и не смог выполнить.
— Рукмини… — с трудом выговорил он. — Рукмини — здесь… Я пытался спасти ее… Спаси…
Он чуть сжал челюсти и замер.
Страшный крик Траванкора сотряс воздух. Грызя себе губы, он схватил убитого им противника в объятия, прижал к своей груди, пачкаясь его кровью, уткнулся лбом в его лоб, начал укачивать, как мать качает дитя… И все это время волчий вой вырывался из его горла, как будто он действительно был диким зверем, потерявшим самое дорогое, что только было у него в жизни…
В ярости смотрела на это Чачака. Всей душой она желала победы тому, второму. Всей душой ненавидела того, второго — за то, что позволил себя убить. Мать воинов, она хорошо понимала, что произошло. Должно быть, эти двое — друзья, и тот, второй, пожертвовал собой.
Судьба.
— Проклятье! — крикнула старуха, швыряя на землю свою трубку.
В одежде, покрытой кровью Арилье, с помертвевшим лицом, Траванкор приблизился к трону Аурангзеба. Бесстрашно глянул в его глаза.
— Прикажи, чтобы его похоронили с надлежащими почестями, — произнес Траванкор ровным голосом, странно противоречащим и его виду, и недавнему крику, полному отчаяния.
Аурангзеб чуть опустил веки.
— Да будет так.
И никто не видел, что левой рукой владыка Калимегдана: сжимает лезвие кинжала. Сжимает так сильно, что сквозь его стиснутые пальцы проступила кровь…
Тем же спокойным голосом Аурангзеб добавил:
— Я обещал тебе свободу, и ты получишь ее — завтра. — Он чуть повысил голос, так, чтобы его слышали остальные. — А сегодня мы будем праздновать твою победу…
Яркими черными звездами пылали глаза старой Чачаки. Аурангзеб даже не посмотрел в ее сторону.
Не напрасно старая женщина ненавидела Рукмини. Шраддха желал насладиться этой девушкой после своей победы под Патампуром. И погиб в этой битве. А девчонка даже не стоила внимания — тощая, с узкой костью. Одни несчастья от нее!
Но если бы знала старуха заранее, что Рукмини, эта ничтожная тихоня, отнимет у осиротевшей матери последнюю надежду отомстить, — своими руками бы ее придушила…
После того, как Траванкор одержал победу над воином, не знающим поражений, Аурангзеб не мог, в нарушение законов и собственных обещаний, осудить пленника на смерть. Не мог — потому что это оскорбило бы богиню.
Но она, Чачака, — старуха, женщина, — она может это сделать. Она не властитель, из-за ее поступков богиня не отвернется от города. И пусть на голову Чачаки падет гнев правителя и самих предков. Она не сомневалась в своей правоте. Если мужчины не в силах отомстить за ее сына, это немощными руками сделает старая мать.
Мужчина действует силой, женщина — коварством. По велению старухи, служанки принесли ей корзину, где та держала своих змей. Выбрав одну, старуха приложила ядовитые клыки к краю кувшинчика и выдавила туда каплю яда.
Одной капли будет довольно, чтобы человек умер. Мучительно умер, захлебываясь собственной желчью. Не в силах двинуться с места, с онемевшими руками и ногами.
Старуха представляла себе убийцу своего сына, простертого на земле, с черными губами и ужасом в глазах. Она улыбалась. Приятная картина до того завладела ее воображением, что она даже не заметила, как из-за занавески подглядывает за нею Рукмини.
А девушка мгновенно догадалась о замысле старой госпожи. Еще бы! У Рукмини было время узнать ее нрав.
Из всех испытаний вышел Траванкор живым и невредимым. Из всех, кроме одного, последнего… Кроме испытания коварством старой женщины.
Смерть отступила от Траванкора, когда он стоял перед ней лицом к лицу, и теперь подкрадывалась к нему исподтишка, под видом лживой дружбы.
Рукмини осторожно выскользнула из юрты и побежала, таясь в темных тенях, туда, где стоял Светамбар…
Траванкор сидел в пиршественном зале — один. Перед ним были расставлены угощения, но он не прикасался к еде. Ожидал — что еще произойдет.
Разве так принимают гостя? Разве так празднуют победу? Странное представление в Калимегдане о праздниках, если победителя бросили в одиночестве и только еду для него приготовили, точно миску для пса выставили…
Траванкор поднялся на ноги, осторожно выглянул… и увидел двоих стражников, охраняющих вход в зал.
Никакой он не гость — он по-прежнему пленник. И вся окружающая его роскошь ничего не значит, коль скоро гостеприимство не от чистого сердца.
Впрочем, на гостеприимство Аурангзеба Траванкор и не рассчитывал. Только одного от дракона и желал — свободы.
Что такое яства, что такое шелковые шатры по сравнению со свободой! Так, пустой звук, погремушка на ветру.
Мимо стражников прошла служанка. Хорошенькая. С поклоном подала «гостю» бокал вина. Невежливо отказываться, да и пить хотелось; Траванкор принял бокал и собрался уже выпить, как вдруг услышал женский голос, выкликающий его имя:
— Траванкор!
Он замер. Поднял глаза.
Словно вылетев из самого заветного сна, выскочила из тьмы Рукмини. Верхом на Светамбаре, с раскрасневшимся лицом.
— Траванкор!
Не ошибся Арилье: Рукмини действительно все это время находилась здесь, в Калимегдане.
И Светамбар, спасший жизнь Траванкора, снова с ней.
Раскинув ноги, крепко сидит Рукмини в седле. Одно движение колена — и чаша с отравленным вином, выбитая из рук Траванкора, падает на землю, яд разливается. Служанка, которую конь едва не сбил с ног, с трудом удержалась, чтобы не упасть, а вот кувшин и поднос выронила. Все упало! Все разлилось!
Служанка завизжала, стражники набросились на Траванкора, повисли на его плечах. Быстрыми, почти неуловимыми для глаза движениями Траванкор освободился от них и вскочил в седло позади Рукмини.
Пора. Вот он, долгожданный миг свободы!
Все средства исчерпал дракон, чтобы задержать у себя воина, чтобы извести врага. Даже коварство ему не помогло.
И как только Рукмини ухитрилась ворваться во дворец верхом на копе? Помогла ей спесивость тех, кто возводил это великолепное здание: потолки здесь высокие, дверные проемы таковы, что можно въехать на лошади. Когда-то, очень давно, здешних властителей выносили из дворца верхом на троне: не кланяться же владыке, выходя из собственного дворца.
Стражники шарахались в стороны. Рукмини умела управлять конем так, что даже конь превращался в оружие.
