потомок Плантагенетов видел фатальные последствия разрыва между сувереном и лордами, посредством которых осуществлялось в основном управление феодальным государством. Он осознал, что без помощи лордов невозможно правление Англией. Лишь с механизмом взаимодействия судей, клерков канцелярии и Гардероба, шерифами, исчиторами, коронерами, констеблями и милицией сильное королевское правительство могло предотвратить анархию. Но без сотрудничества с феодальными магнатами и их судами и слугами королевство не могло бы добиться единства внутри себя самого. В эпоху, когда путешествие из Лондона в Йорк занимало почти неделю, передача полномочий местным властям была необходима. Как показала попытка навязать это Шотландии и Уэльсу, централизация в XIV веке не давала ни свободы, ни порядка.
После столкновений и трагедий последних сорока лет был необходим компромисс: согласие между королевской властью и правами подданных. Осознать и принять это – было высочайшей заслугой прозорливого молодого короля, примирившего английское общество. Поступив таким образом, он сохранил для своей страны сильную монархию своих предков. Спустя несколько недель после того, как он принял контроль над королевством, Эдуард провозгласил, что в основе его правления будет сотрудничество. «Наши дела и дела нашего королевства, – писал он шерифам, – в прошлом решались к ущербу и позору нашему и нашего королевства, а также к обнищанию наших людей. Мы хотели бы, чтобы все люди знали, что в будущем мы будем управлять в соответствии с правами и здравым смыслом, что подходит нашему королевскому достоинству. И что дела, которые затрагивают нас и имущество нашего королевства, должны рассматриваться общим советом магнатов нашего королевства и никак иначе»[251].
В Эдуарде одновременно сочетались реализм и романтизм. Отважный, красивый, магнетически привлекательный, выдающийся участник турниров, воплощавший образец рыцарского поведения, он воплощал все те качества, которыми восхищались молодые аристократы, окружавшие его. Его супруга, выросшая в славившихся своим изяществом и цивилизованностью дворах Фландрии, была идеальным партнером для такого правителя. На четверть века она стала законодательницей английской моды. О ней говорили, что она «предопределяла и изменяла каждый год различные формы одежд: длинных и широких,... а в другой раз коротких и обтягивающих, волочившихся по земле и обрезанных со всех сторон, с разрезами, рукавами и капюшонами». Она покровительствовала ученым и художникам. Ее соотечественник Фруассар, хронист рыцарства XIV века, некоторое время был ее секретарем, описывая ее, как «благородную и храбрую леди», а ее капеллан, Роберт де Эглзфилд, основал Квинс Колледж в Оксфорде в ее честь.
Благородный, импульсивный, щедрый, не мешкавший ни в любви, ни в ненависти, своим мальчишеским шармом покорявший сердца воинов и прекрасных женщин, Эдуард III был идеалом рыцарства и представлял кодекс рыцарского поведения и манер, известный как куртуазность, которая родилась при франкоговорящих дворах западного христианского мира. За несколько месяцев до того как он со своими соратниками совершил переворот, устранив Мортимера, они вместе участвовали в турнире в Чипсайде, на который, одетые татарами, и, увлекая за собой на серебряной цепи женщину в одеянии из бархата цвета рубина, проследовали верхом по улицам Лондона под звуки труб к арене, вызывая каждого проходящего на бой. В эпоху, когда для большей части людей жизнь была жестокой и безрадостной и, даже для немногих избранных, полной опасностей и неопределенностей, принцы и крупные лорды, которые могли позволить себе такие пышные зрелища, любили изображать, нарядившись в дорогостоящие одеяния, легенды воображаемого прошлого. Великолепный в доспехах, украшенных геральдическими символами, Эдуард казался молодой английской знати воплощением своего героя, короля Артура. Именно таким он сам видел себя – коронованным вождем братства христианских рыцарей.
В аристократическом обществе копья, знамени, геральдического щита и мантии, над которым главенствовал король, долгие, многословные сказания о легендарных деяниях Артура и его рыцарей были излюбленным чтением каждого лорда и каждой леди. Принесенные из темных времен кельтскими бардами и культивируемые последующими поколениями, эти истории, фоном которых были великаны, волшебники, зачарованные леса и волшебные источники, и на этом фоне жили героические рыцари с красивыми именами, вызывавшие на бой врагов неимоверной силы и спасавшие принцесс несравненной красоты. Эти сказки, пришедшие из родового общества, представляли своих героев образцами добродетелей цивилизации, которые освоило воинственное общество завоевателей-нуворишей благодаря влиянию церкви на кровожадный кодекс поведения своих предков. Столь лелеемым идеалом рыцарства стали жестокие всадники, которые победили при Гастингсе и своими мечами создали молодые королевства Западной Европы. Так что о паладинах двора Артура судили «почтенно» – используя артурианское выражение – не только по их подвигам на поле битвы, но и по их верности определенными правилам поведения, далеко ушедшим от кодекса поведения франкских воинов. Отвага в бою и преданность феодальному сюзерену до сих пор оставались основными добродетелями, а измена – самым презренным преступлением. Но на место старого губительного закона племенной мести и кровавой анархии, когда сила всегда права, пришел детально разработанный кодекс рыцарства и даже, в узких рамках своего класса, понятие благородства и дружеской нежности к своим товарищам, милосердия и великодушия в победе, верности клятве и изящных манер. Ну а превыше всего – то, что добавили к легендам о временах Артура трубадуры южной Франции, – чувства и отношение к женщине, которых никогда не знал языческий мир. Постоянство по отношению к одной даме – ибо именно в этом и заключалась куртуазная любовь, которую идеализировали трубадуры, предпочитавшие ее браку, – и преданное служение даме составляли ту самую добродетель, которой обязан был владеть рыцарь Круглого Стола короля Артура, как гласили легенды о странствующих рыцарях. В королевстве Логров – как называли Британию времен Артура во французских рыцарских романах – «если рыцарь встречал одинокую девушку или несчастную даму, и он берег свое честное имя, он не мог обойтись с ней бесчестно, или же должен был перерезать собственную глотку».
Легенды о короле Артуре, которые бродячие менестрели пели в затянутых гобеленами залах маркграфов, в замках Иль-де-Франса и бывшей Анжуйской империи, создали образ идеального правителя, неотразимо притягательного для романтического молодого суверена, каким был Эдуард III. Он казался талисманом, решающим все проблемы королевства, пережившего гражданскую войну и анархию. Героический, неутомимый, чувствительный, великодушный к своим врагам, вызывавший у всех, кто служил ему, восхищение и преданность, Артур был идеалом средневекового короля – «короля, которому рады были служить все истинные рыцари,...щедрым по отношению ко всем, рыцарем по отношению к лучшим,...юноше – отцом, старику – утешителем... Несправедливость претила его сердцу, а справедливость была всегда мила». Те, кто принимал его порядки, пировал вместе с ним за круглым столом, «Артуром было предписано, что, когда братство сядет к столу, их кресла должны быть равной высоты, их служба одинаковой и никто не должен следовать перед или после своего товарища».
Этот идеал, правда, не относился к тем, кто не входил в это сообщество наследственных воинов[252]. В своем тесном кругу его члены гордились своими привилегиями и обязанностями. Это была эпоха высокого рыцарства, когда эмблемы, изображенные на щите воина и его мантии, в качестве знаков отличия в битве и на турнире, передаваемые от отца к сыну, превратились в целую науку. Ее служителями были герольды, которые помогали маршалам и констеблям на турнирах и аренах, провозглашая имя каждого воина в соответствии с его гербом, когда тот въезжал на арену, руководя церемониями при дворах рыцарей, которые судились за право носить гербовые знаки отличия. От щита с золотыми львами, принадлежавшего Плантагенетам, до простого герба самого непритязательного провинциального рыцаря[253], эти эмблемы, изображенные на знаменах и шлемах, конских попонах и палатках, сторожках и печатях, были символами рыцарской чести и власти лорда. Они появлялись на церквах и часовнях, построенных на пожертвования, на надгробиях рыцарей-жертвователей, прелатов и аббатов и даже в изображении Святого семейства. Роспись алтаря с изображением воспитания Девы Марии, которая была сделана в начале правления Эдуарда III и сейчас находится в Музее де Клюни в Париже, представляющая учебу Марии и ее матери на фоне изразцов с
