собор самым популярным местом паломничества на западе.
Самыми известными святынями в Англии были мощи Святого Томаса Бекета в Кентербери, где драгоценные камни достигали величины гусиного яйца, а «золотом покрывались даже самые незначительные предметы», а также святого Эдуарда в перестроенном Вестминстерском аббатстве. Гробница Исповедника, украшенная мозаикой из золота и мрамора и изящными витыми колоннами, усыпанная рубинами, изумрудами и другими драгоценными камнями, «находилась на возвышении, как свеча в подсвечнике, так что каждый входящий в дом Божий мог созерцать ее свечение»[257]. Над ней возвышался огромный венец с бесчисленным количеством непрестанно горящих свечей, в то время как на самой усыпальнице стояли серебряные сосуды с лампадами. Такого рода раки и возведенные над ними часовни, снабженные отверстиями для ущербных паломников, обычно располагались во внутренней галерее монастыря за трапезной, дабы поклоняющиеся могли пройти туда, не мешая литургической службе.
Обогатившись на службе Короне, «придворные» епископы и мирские священники теперь перехватили лидерство в строительстве у бенедиктинцев, пионеров средневековой культуры. Правление Эдуарда I видело наивысшую точку в перестройке главного собора Линкольна – его башни венчали три огромных шпиля, один из которых считался самым высоким в Англии – в расширении церковного алтаря, чтобы поместить туда раку с мощами Св. Гуго. Сам король присутствовал на процедуре переноса останков святого в новое место успокоения. С огромными ажурными восточными и вальковыми окнами во всю ширину каждого проема, новое здание было освещено гораздо лучше, чем какое-либо возведенное до него. Под верхним рядом окон, расположенным над арками трифория, можно было увидеть тридцать улыбающихся каменных ангелов, некоторые из них, как и те, что были созданы предшествующим поколением в Вестминстерском аббатстве, держали в руках музыкальные инструменты, другие – короны, свитки и кадила. Одни попирали чудовищ, другие вели души на Божий суд, а ангел со строгим лицом изгонял павших Адама и Еву из Эдема. Эти изысканные фигуры, убереженные высотой, на которой они были расположены, от позднейшего иконоборства, были раскрашены живыми красками и украшены звездами. «Залитый светом, – писал один историк, – хор ангелов похож на нимб над головой темного святилища Святого Гуго и своим сиянием... более других напоминает поэтический образ храма Грааля»[258] .
Новая архитектура искала новое освещение – то, что было так необходимо на пасмурном севере. Одна за другой крупные церкви северной Англии последовали примеру Ангельского клироса. В Рипоне, где каждый каноник предоставлял десятую часть доходов с пребенд, пока шли работы по перестройке, в восточной части клироса в конце XIII века появилось огромное окно. В Йорке несколько лет спустя начали строить новый неф, в котором, желая добиться наилучшего светового и пространственного эффекта, верхний ряд окон был удлинен, чтобы соединиться с трифорием таким образом, что два этажа, хотя и разделенные скрытой крышей прохода, освещались двойным уровнем света на протяжении всей церкви. Потребовалось более полувека, чтобы завершить эту работу, и в течение всего времени, как и большинство других церквей в государстве, собор был заполнен лесами и звуками молотка и стамески. В Саутвелле в новой часовне Богородицы в Личфилде, в клиросе в Честере – перестроенном в период между окончанием валлийских войн Эдуарда I и битвой при Бэннокберне – трифорий был полностью или частично соединен с верхним рядом окон, освещающим хоры.
На юге наиболее существенным дополнением к английской архитектуре во времена правления Эдуарда I стало строительство церкви Св. Стефана в Вестминстерском дворце – английский двойник церкви Сен- Шапель в Париже – и завершение готических работ в соборе Св. Павла. Новые хоры собора в добавление к нормандскому нефу и обширному разделенному на две части поперечному нефу сделали это здание самой большой церковью в Европе, высотой почти в семьсот футов и площадью в сто тысяч квадратных футов – почти вдвое больше двух последующих самых больших церквей в Англии, Линкольна и Бери Сент-Эдмунде, которые сами были равны самым большим французским кафедральным соборам. В его восточной части, возвышавшейся над крышами города, располагалась самая большая группа окон в стране – огромное окно- розетка, заполнившее пространство, равное объединенной высоте хоров и трифория, а под ним семь соединенных ланцетов, разделяющихся только тонкими оконными средниками, связанными трехлистниками. Над собором поднялась высотой в пятьсот футов башня со шпилем, увенчанная шаром и крестом, внутри которого находились священные реликвии[259].
Не менее знаменитыми, хотя и в несколько меньшей степени, были прекрасные многоугольные дома каноников в Солсбери и Уэлзе, построенные в конце XIII – начале XIV века. Здесь, обсуждая церковные дела, каноники садились в круг, возведенный в каменных нишах под ажурными окнами, дабы все занимали равное положение, лицом к изящной многоколонной опоре, поддерживавшей свод. На севере в новых домах настоятелей церквей в Йорке и Саутвелле не было центральной опоры, а свод опирался на свободностоящий пролет около шестидесяти футов[260]. В Саутвелле более естественная резьба, которая совсем недавно заняла место более формальной костной листовой резьбы, достигла своего зенита в красиво раскрашенных цветах и листьях, вырезанных на капителях в годы, когда Эдуард I пытался покорить Шотландию. Как Галатея Пигмалиона, они обладали всеми жизненными характеристиками, за исключением движения, так как были сделаны из камня.
Прекрасные фигуры, созданные из металла и камня, появились по воле Эдуарда в перестроенном аббатстве его отца в Вестминстере. Вскоре после возвращения со второй валлийской войны он приказал Уильяму Торелу, лондонскому ювелиру, создать бронзовое изображение его отца, чтобы поставить его над его могилой в Вестминстере на каменное основание, украшенное королевскими леопардами. Кроме того, спустя десятилетие, он поместил изображение своей жены, Элеаноры Кастильской, лежащей со скипетром в руке и в покрытых драгоценными камнями одеяниях и короне, под балдахин из Пербекского мрамора. Два других превосходных скульптурных изображения пополнили сокровища аббатства в последние годы жизни Эдуарда I: одно из них представляло его брата, Эдмунда Горбатого, графа Ланкастера, под искусно сделанным резным балдахином с раскрашенными и позолоченными величественными плакальщицами и ангелами, держащими в руках подсвечники; другое – его дядю, Уильяма де Валенса. Со своими медными доспехами, богато украшенными эмалями, защищенными броней руками, скрещенными в молитве, и выражением спокойной уверенности в том, что аристократическое общество, украшением которого он был на земле, должно быть воспроизведено на небесах, изваяние Уильяма стало предтечей целой армии лежащих каменных, металлических или медных рыцарей. В течение XIV века повсеместно в приходских или коллегиальных церквах, облагодетельствованных его пожертвованием или наследством, появлялось изображение местного уважаемого рыцаря, облеченного в доспехи, украшенные геральдическими эмблемами, вместе с его супругой, изображенной в длинной, свисающей накидке с шарфом или апостольником на голове, лежащей рядом с ним, и борзой или иным геральдическим животным в ногах. Хотя дошедшие до наших дней изваяния составляют лишь малую толику от той превосходной рыцарской компании, что блистала под раскрашенными крышами и окнами английских церквей, благодаря закону Эдуарда I о порядке наследования они оказались гораздо более бессмертными творениями, чем статуи святых и других священных персонажей, которые делили с ними места погребений. Так как, когда последние были уничтожены как идолы, эти памятники продолжали чтить память ушедших в небытие благодетелей, защищаемые теми, кто унаследовал их кровь или земли.
Трудно сейчас представить все великолепие готических соборов с их раскрашенными стенами и украшенными драгоценными камнями усыпальницами – блеск или
