в основном свадьбы и детишек…
Бенни состроил гримасу отвращения и закатил глаза.
— А в остальное время? — подтолкнула Лукреция.
— В остальное время… я составляю портфолио кладбищенской скульптуры и архитектуры девятнадцатого века, — Джаред сделал паузу и почти неохотно сделал смущенное или виноватое признание. — Иногда людей, которых я там встречаю.
— Ага, — глаза Бенни внезапно засверкали, он оживился. — Видишь, Лукреция? Я знал, что он не очередной неудавшийся гомик-художник.
— Я бы не торопился с выводами, — Джаред нахмурился. — Вы когда-нибудь замечали, сколько народу снимает местные погосты?
— Вопрос в том, — Лукреция обращалась не к Джареду, но к брату, — хорош он или нет.
— Вкладывает ли душу, — добавил Бенни. Он допил и поставил стакан на пол у своих ног. Кубики льда звякнули друг о друга.
— Что вы имеете в виду?
Лукреция пожала плечами.
— Кто угодно может навести объектив и нажать на кнопку, Джаред. Чертовы янки-туристы на экскурсионных автобусах делают это каждый божий день. Вопрос в том, по-настоящему ли ты понимаешь…
— Мертвых, — закончил ее мысль Бенни. — В конце концов, это их дома ты запечатлеваешь на целлулоиде и бумаге, верно?
Джаред с секунду смотрел в его глаза, не отвечая, внезапно чувствуя себя растерянным и глупым, не находящим слов и вообще не в своей стихии. Они были такими же, как у сестры — настороженная бриллиантовая зелень, зелень неграненых изумрудов.
— Верно, — произнес он наконец, наполовину забыв вопрос. — Верно.
— Потому что недостаточно оценить мертвых, — сказал Бенни. — Просто украсть их обличье и назвать это искусством. Нет, тут должно быть…
— Понимание, — сказала Лукреция, и Джаред осознал, что у него мурашки от их привычки заканчивать предложения друг за друга.
— Истинная эстетика мертвых нуждается, нет, требует, чтобы художник обращался с ними не просто как с объектами. Он должен видеть и изображать их как динамическую противоположность жизни, а не опустошенные сосуды, лишенные всего, кроме способности внушать нам беспокойство и страх собственной смертности.
— И он называет меня позеркой, — сказала Лукреция, рассеянно помешивая пальцем льдинки в своем виски.
Джаред был занят попыткой проанализировать слова Бенни сквозь завесу алкоголя, затуманившую его мозг. Тряхнул головой:
— Нет, то есть, конечно, очень красноречиво…
— О да, разве не восхитительно, что кто-то может быть сразу и умным, и красивым? — промурлыкала Лукреция, и коснулась губ брата влажным от виски пальцем.
— Но мы ведь привели его не только для профессиональных бесед, не так ли? — спросил Бенни, и она легко поцеловала его в щеку, покачав головой.
Джареду внезапно стало жарко, он понял, что краснеет и что близнецы, наверное, заметили.
— Это было бы ужасно, ужасно грубо, — сказала Лукреция. Бенни повернул голову и на сей раз по- настоящему поцеловал ее в губы. Бугор на джинсах Джареда отреагировал так, словно к нему была привязана невидимая струна и кто-то ее резко дернул.
— Не знаю, — Бенни отодвинулся. Ниточка слюны, соединявшая губы двойняшек, блеснула в ярком свете. — Может, ему не по плечу. Может, мы ошибаемся и он обыкновенный выпендрежник.
Джаред с трудом сглотнул, у него вдруг пересохло во рту и в горле. Хорошо бы в стакане что-то оставалось, но не портить же такой момент просьбой о добавке. Он нервно заерзал в странном кресле.
— Или, наверное, ему не нравятся мальчики, — голос Лукреции был полон насмешливого сожаления, а ее язык скользнул по нижней губе Бенни.
Тот прошептал с озорным злорадством:
— Или, возможно, ему не нравятся девочки.
— В точку, — сказал Джаред. Он устроил свой стакан в поднятой кверху кисти скелета и положил руки на колени, смущенный собственным смущением.
Лукреция отшатнулась на метр от брата, ее лицо превратилось в едва ли не комическую маску преувеличенного отторжения и разочарования. Бенни отпустил ее, однако проводил полным вожделения взглядом.
— Даже девочки, которые раньше были мальчиками?
Джаред уловил в вопросе колкость и жестокость, а потом Лукреция ударила брата по щеке. То была совсем не игривая пощечина, и звук гулко отозвался в комнате.
— Сука, — прошипела она, и Джаред подумал, что в уголках ее губ притаился рассчитанный намек на улыбку.
— Твоя правда, — сказал Бенни.
Тут повсюду струны, подумал Джаред, не только на конце моего члена. Он понял, что парочка много раз репетировала эту сцену наедине и довела ее до совершенства.
— Неважно, — сказала Лукреция, поднимаясь с кровати. — К счастью, я люблю наблюдать. Вы не станете возражать, если я буду наблюдать, мистер По?
— Значит, вы идентичные близнецы? — спросил он, колеблясь: не чересчур ли далеко он заходит, не слишком ли чувствительна эта тема для Лукреции, не рискует ли он своим шансом с Бенни.
Но она лишь пожала плечами, перекинула волосы на одно плечо.
— Были когда-то.
— Временами я думаю, — сказал Бенни, снимая свой кожаный плащ, — что моя сестра никогда не простит мне отказ совершить переход вместе с ней. Нарушение симметрии.
— У тебя кишка тонка оказалась, — теперь Лукреция она точно улыбалась осмотрительной, таинственной улыбкой, говорящей так много, что Джаред не надеялся когда-либо понять и половины. — Твоя прямая кишка оказалась чересчур тонка.
Когда Бенни начал расстегивать жилет, Джаред встал, двигаясь медленно, словно каждое его действие и реакция оценивались, и присоединился к нему на кровати. Лукреция ненадолго ушла за второй порцией выпивки, вернулась с бутылкой и заняла место Джареда в кресле.
Джаред трет виски, мечтая, чтобы в них пульсировала такая простая вещь, как боль. Он нависает над вороном, и тот отвечает ему внимательным, напряженным взглядом. Лукреция остается на полу, сжимая серебряную щетку.
— С чего мне полагается начать? — вопрос предназначен птице, Лукреции, ему самому или всем троим сразу.
— Не уверена, — говорит Лукреция. Когда Джаред оборачивается, она пристально смотрит на зажатые в пальцах пряди его волос. Так держатся за святые мощи, думает он, и от такой мысли становится тошно. Что я для нее? Чем, она считает, я стал?
— Думаю, тебе полагается найти и остановить убийцу Бенни. Думаю, тебя вернули именно поэтому.
— А Хэррод, копы и судья, как насчет них? Разве они тоже не часть этого?
Глаза Лукреции неохотно отрываются от драгоценной прядки его волос и обращаются к Джареду рядом с кроватью. Кроватью, которую он делил с ее братом-близнецом. Которую он впервые увидел в квартире-складе так давно. Глаза Лукреции такие же старые и жесткие, как сам Новый Орлеан, и такие же влажные, как ночь.
— Не уверена. Может, да. А может и нет. Ворон должен знать, что делать, но почему-то не знает.
— Они меня подставили, — говорит он. Птица отводит взгляд, ковыряет клювом дерево
