Та подмигнула в ответ:
– А я тебе потом расскажу. На ушко.
– О, интересно, от кого ты оберегаешь новости своей личной жизни? И, главное, с каких пор? – встрял Майк. Демонстрировавший до этого глубочайшую апатию, он сейчас оживился, потому что имел какую-то неуемную тягу к сплетням.
– Посмотрите, какой проницательный малыш у нас растет! – съязвила Энн. – Все-то он чувствует, если это имеет к нему отношение.
– Дети, перестаньте препираться. – Миссис Конрад вошла в роль хранительницы домашнего очага. Джина раньше раздражалась в такие моменты: она вообще не любила, когда кто-то входил в какую-то роль. Но сейчас было иначе. Сейчас чувство было похожим на то, что испытываешь, стоя на берегу широкой тихой реки – спокойствие и силу неторопливого движения воды.
Вот, значит, каково это – быть матерью… Удивительно.
Дома все было незыблемо. Дома было тепло. Но у Джины было чувство, которое называют «мороз пронизывал до костей». Такое бывает, когда очень сильно замерзаешь, и потом долго-долго не согреться, сколько ни кутайся в свитера и одеяла. Холод и маленький колючий комочек беспокойства угнездился где-то под сердцем.
– Останешься на ночь? – с надеждой спросила мать, когда Джина, не без труда удерживая равновесие – не свое, естественно, а пизанской башни из домашнего фарфора – помогала ей убирать со стола.
– Да, мам, наверное…
– Вот и хорошо! Вот и отлично! Будешь спать с Энни?
– Да, если она не взбунтуется. Может, у нее в планах сегодня сбежать с каким-нибудь кавалером через окно…
Смех. Светлый смех светлых воспоминаний. То есть, конечно, когда родители лет эдак семь назад поздним вечером обнаруживали пропажу младшей дочери, никто не воспринимал этот, прямо скажем, скандал как какой-то праздник, и, разумеется, ни у кого и в мыслях не было, что эти эпизоды потом будет так весело вспоминать.
– Мам, чем тебе еще помочь? – Джина огляделась. Так здорово было бы сейчас сделать маме что-то хорошее.
– Спасибо, милая, ничего не нужно. – Миссис Конрад чмокнула дочку в щеку.
– Тогда пойду наверх, хочу поболтать с Энни.
Как приятно подниматься по лестнице, если ты знаешь скрип каждой ступеньки, каждую неровность на любой досточке. Здесь пахнет деревом и еще – засушенными цветами, только их нигде не видно, наверное, мама уже убрала. Как славно вступать в мягкий полусвет на втором этаже. В конце коридора – бывшая детская, теперь комната Энн, из которой, кстати, до сих пор не убрали вторую кровать. Джине вдруг захотелось снять туфли и ощутить босыми ногами мягкость ворса под ногами – ту же, что и много лет назад, когда она кралась ночью мимо спальни родителей, чтобы раздобыть печенье для пикника на полу, или сбегала вниз – в солнечное чистое утро.
Пароль – «тук-тук», часто, а потом три отдельных «тука» погромче.
– Да! – голос сестры из-за двери.
Джина вошла. И небывалым дуновением апрельского ветра – со всех сторон – голубое и шелк, белая мебель, сувениры, память о которых общая, и странные, в тонких рамках рисунки цветов.
– Ну наконец-то! – воскликнула Энн. Видно было, что она дуется на сестру: смотрит больше в сторону, нижняя губа чуть вперед.
А она ведь навсегда останется для меня маленькой девочкой…
Вопрос: «Так ты остаешься?» – прозвучал как самый важный на свете.
– Ну да, останусь: я соскучилась по своей сестре, и в мои планы входит проболтать с ней полночи, – Джина говорила нарочито серьезно, что звучало еще комичнее оттого, что она в данный момент времени невозмутимо рылась в шкафу Энн в поисках подходящей сорочки.
Выбор ее пал на нежную пижаму с розовыми мишками.
– Так хочется иногда отправить в отпуск свою сексуальность, взрослость и все сопутствующие этому проблемы, – прокомментировала она.
Энн повисла у Джины на шее.
– Я рада.
– И я.
– Так что, ты говоришь, у тебя проблемы?
– Так что, ты говоришь, у тебя новый парень? – передразнила Джина.
– О, это долгая и романтическая история…
– Тогда я приму душ, иначе твой внимательный слушатель заснет минут через пять.
– Вот всегда ты так… – Тем не менее Энн принялась взбивать подушки.
Джина на самом деле приняла холодный душ. Она знала по опыту, что только так сможет подарить себе еще час «жизни», едва ли больше, потому что день был сумасшедшим. К тому же Энн питала страсть к разного рода ароматическим средствам, и они в изобилии присутствовали в ее ванной комнате. Джина вышла значительно посвежевшей, да еще и благоухающей каким-то экзотическим сортом розы.
В последующие часа полтора имел место разговор, форма которого знакома любой женщине. Информативное содержание его сводилось к следующему: у Энн действительно новый парень, его зовут Джош, и познакомились они весьма мелодраматично: он чуть не сбил ее на перекрестке, точнее сбил-таки: она ушибла ногу и ссадила локоть, он, естественно, отвез ее в больницу, потом пригласил в ресторан, потом домой…
В общем, это была самая счастливая авария, какую только можно представить.
Джош водил вполне приличный «форд», работал менеджером по продажам топлива, всегда носил рубашку с галстуком и называл свою девушку «котенок». Энн была счастлива. Они ходили в кино, в бары и катались на роликах.
Собственно, чего еще желать от идеального парня?
– Джина, а что у тебя с Виком? Почему он не пришел сегодня? – Вопрос сестры вывел Джину из сонного оцепенения.
– Не бери в голову, он не пришел сегодня «как всегда», – усмехнулась Джина. – Когда ты в последний раз видела нас?
– В прошлую субботу в супермаркете.
– Правда? – изумилась Джина. – Или я серьезно больна и у меня провалы в памяти, или ты…
– Нет, это были вы. Ты была в пурпурном джемпере. Вы ругались. Я не стала подходить.
– Да не ругались мы. – Джина была рада, что в комнате темно и не видно румянца, залившего ее щеки. – Так, повздорили из-за какой-то мелочи, даже не помню точно из-за какой…
Энн тактично промолчала. Потом тактичность иссякла, и любопытство, смешанное с тревогой за сестру, возобладало:
– Эй, скажи честно, у вас все в порядке?
– Да, конечно, все хорошо, что вообще может быть не в порядке с Виктором?
– Да ладно тебе, я же помню, как ты колебалась, когда вы только начали встречаться.
– Интересно. А с чего бы это мне было колебаться? – Джина применила любимую психологическую защиту: контратака вопросом.
– Я не знаю, Виктор классный парень, красивый… конечно, не такой, как Джош, но он умный и зарабатывает неплохо.
– Ну вот видишь! Я тоже так думаю. Поэтому у нас с ним полный порядок. Даже если мы не сразу решаем, что купить на ужин. Давай спать.
– Давай. Спокойной ночи, сестренка.
– И тебе спокойной, сестренка. Сладких снов.
И Джина натянула на себя одеяло. Сжалась в комок. И разразилась беззвучным криком. Потому что ее жизнь казалась ей каким-то серым безысходным кошмаром. Потому что если все вроде бы хорошо, а счастья нет, то хуже ничего и не придумаешь. Потому что ей всего двадцать четыре, а все свои мечты она растеряла, оставила где-то в прошлом, и сейчас пусто и тоскливо, и нет сил и желания двигаться дальше.
И света ждать неоткуда.
Джина не знала, как долго она лежала в своей полотняной норке. Где-то рядом тихонько посапывала Энн. Дома Джина, если не могла заснуть, прислушивалась к мерному тиканью часов. Но у Энн в комнате были только электронные часы, и ничто не могло вытеснить из усталого сознания пустые, но навязчивые мысли.
Джина очень хотела быть счастливой.
Но у нее не получалось.
Имея в принципе все необходимое, даже больше, гораздо больше, Джина так и не могла испытывать удовольствие от жизни. И было непонятно: то ли на самом деле она, глупая, ждет в глубине души чего-то нереально прекрасного и несбыточного, то ли все-таки в том образе жизни, который она ведет сейчас, есть что-то, что перекрывает ей кислород.
А когда он был, этот кислород? Когда я была наполнена чувствами? Разве что в детстве, в то лето, которое провела с родителями и Энн на озерах… Тогда просыпалась на рассвете, сама, без будильника, и бежала купаться, и рисовала целыми днями, много-много, потому что впечатлений было столько, что нужно было их куда-то выплеснуть, и хотелось все сохранить, до последнего момента… А еще? Наверное, когда была влюблена в инструктора по вождению и когда решила взять щенка из приюта…
А потом закончилось самое прекрасное лето, выяснилось, что инструктор по вождению – человек среднего ума и сомнительных душевных качеств, к тому же женатый, да и щенок Багги потерялся, когда ему было всего три месяца.
И сейчас Джина не видела в своей жизни ничего, что бы делало ее достойной проживания. Тем более – проживания с радостью.
В голове мелькали какие-то сцены размолвок с Виктором, физиономия начальницы – анфас, в профиль, мисс Уотсон сердится, мисс Уотсон демонстрирует свое превосходство… Все вместе это напоминало сюрреалистический киномонтаж, режиссер которого решил вдоволь поиздеваться над судьбой Джины Конрад.
За окном потихоньку серело. Тени деревьев, плясавшие до этого в темно-сиреневом прямоугольнике на потолке, стали менее четкими.
Это хорошо. Скоро в разбавленной серости можно будет пойти на кухню варить кофе. Джина помаялась под одеялом, по ее ощущениям, еще минут пятнадцать, потом тихонько встала, сунула ноги в мягкие тапки и выбралась из комнаты.
Одно из самых противных ощущений бывает утром после бессонницы. Электрический свет в кухне резал глаза, кран, не закрытый плотно, пропускал воду, и падение каждой капли сопровождал звук, похожий на удар ложкой по железному ведру. Джина поморщилась. Хотелось грязно выругаться, разбить какую-нибудь посудину, напиться снотворного и пойти спать.
Но это был, откровенно говоря, плохой вариант хотя бы потому, что через час, максимум через три все семейство обеспокоится Джининым крепким сном, и ее начнут будить. Если бы сегодня был понедельник, то все было бы проще: пойти в галерею, разгрести бумаги, получить премию за сверхурочную работу. А так…
Джина бросила неприязненный взгляд на циферблат наручных часов, темный с серебристыми цифрами: да, без десяти шесть, ни больше ни меньше. Джина с каким-то мстительным выражением на лице направилась к холодильнику и перенесла из него на стол все, что хотя бы немного могло скрасить это раннее промозглое утро: сыр, мед, апельсиновый джем и мармелад, потом добавила к уютной живописной кучке мягкий хлеб и печенье. Конечно, всего не съесть, но так уже создается слабое ощущение приятной компании. А это в подобные
