Несколько минут проходят в тишине. Наконец я перекатываюсь на бок и убираю с глаз жижу, чтобы наблюдать за происходящим через открытую крышку контейнера. Сперва ничего не видно — лишь темнота. Затем я различаю силуэт: кто-то пялится в контейнер.
— Рэнди!
Не знаю, кто подпрыгнул выше — я или Рэнди, но силуэт мгновенно исчезает.
— Ты что делаешь?
Сюда явно идет кто-то еще.
— Ничего, — лепечет Рэнди. — Тут просто…
Остальное расслышать не удалось — должно быть, он понизил голос. Пару секунд спустя на меня смотрят уже двое. Один поднимает с земли длинный предмет и тычет им в контейнер.
— Вот здесь, — показывает Рэнди.
Щуп вновь опускается — и на этот раз едва не задевает руку. Металлический прут, а может, кусок арматуры. Что бы это ни было, попади оно в цель — мало мне не покажется.
Опять удар, теперь в бок — разрывает одежду и мясо и ломает ребро.
Определенно арматурина. Три восьмых дюйма. К тому же заостренная.
Снова тычок — щуп вонзается в ляжку. Потом мимо, а следующим ударом мне протыкает кисть, и я задаюсь вопросом: не так ли чувствовал себя Иисус на кресте?
Хоть боли и нет, ощущение не из приятных. Испытываешь не то чтобы дискомфорт, а агрессию со стороны, с долей унижения.
Вряд ли вы это поймете, если в вас, лежащего в контейнере с промышленными отходами, не тыкали заостренным металлическим прутом.
Где-то в подсознании мне даже хочется покончить со своим существованием и освободиться от воспоминаний, что гложут меня, когда я укладываюсь спать, а поутру, чуть только забрезжит рассвет, появляются вновь и камнем сдавливают грудь. Хотя даже у нежити — когда та сталкивается лицом к лицу с угрозой гибели — срабатывает инстинкт самосохранения и заставляет бороться, не дает просто так поднять лапки вверх. Вдобавок если и гибнуть, то уж точно не от рук назюзюкавшихся студентов.
Следующий удар обрушивается на расстоянии нескольких дюймов от головы. И тут откуда-то издалека доносится крик: «Один есть!».
Силуэты оборачиваются и исчезают, слышны лишь торопливые удаляющиеся шаги. Немного обождав, со странным чувством благодарности за то, что остался нежитью, я подтягиваюсь к краю контейнера и гляжу в темноту. Пусть найдут кого угодно, только не Риту.
На освещенной парковке более чем в сотне ярдов отсюда несколько фигур резво, что есть мочи метелят кого-то, кто пытается от них вырваться. Сначала я признаю в нем Джерри и с удивлением отмечаю, что довольно сильно огорчен. Затем раздается булькающий вопль: «Помогите! Кто-нибудь!»
Юнцы бросают Уолтера на землю и забивают ногами. Отлетает одна рука, затем вторая. В считанные минуты его, слабеющего, рвет на части толпа пьяных студентов. На помощь не идет никто. Ни полиция. Ни служба защиты животных. Ни случайный прохожий. И уж конечно, ни его собрат-зомби с нерабочей рукой и ногой.
Отпрянув, я слушаю, как затихают крики. Наконец, я остаюсь один на один с тишиной и ощущением собственной неполноценности. Если ваше бытие по большей части проходит в винном погребе в доме у родителей и заключается в непрерывном опустошении бутылок и просмотре старого телесериала, а тело тем временем постепенно разлагается, то чувство собственной неполноценности — обязательная статья в наборе предоставляемых вам услуг.
Проблема в том, что если бы я и попытался помочь Уолтеру — даже будь я в состоянии, — смысла в этом все равно никакого. Предположим, нас бы с ним не расчленили. Однако любая форма агрессии против людей со стороны зомби, хотя бы и в целях самозащиты, считается законным основанием для немедленного уничтожения. К тому же неожиданно выяснилось, что чувство самосохранения у меня развито не так слабо, как казалось раньше.
В такие минуты начинаешь сомневаться в моральных устоях общества, которое разрешает безнаказанное нанесение увечий тем, кто раньше жил и здравствовал. Знаю, нет ничьей вины в том, что воскрес я, что восстали из мертвых мои собратья. Но ведь кто-то же должен ответить за содеянное с Уолтером?
Сидя в контейнере, жду Риту, Джерри и Хелен. Интересно, сколько придется здесь проторчать? Хоть бы они появились раньше ассенизатора. Я думаю об Уолтере. Такое постоянно происходит с зомби в других городах, штатах и округах. Но если это случается с тобой или с твоим знакомым, то касается уже тебя лично.
Не дает спокойно спать.
Побуждает к действиям.
Глава 7
Я сижу на лужайке перед родительским домом. Рядом со мной — самодельный плакат: «МЫ, ЗОМБИ, ПРОТИВ РАСЧЛЕНЕНИЯ».
В нашей округе из нежити я единственный, и написать следовало «Я, ЗОМБИ, ПРОТИВ РАСЧЛЕНЕНИЯ», однако я решил, что множественное число добавит веса моему посланию.
Плакат висит на щите, приколоченном к жерди высотой фута четыре, а жердь воткнута в землю. Изготовить и прибить плакат мне помогала мама. Подозреваю, что она понятия не имела о том, для чего он мне понадобился. Наверное, решила, что мне захотелось заняться чем-то интересным. Она и раньше никогда не отказывалась пособить мне в любом школьном проекте и в этот раз тоже с энтузиазмом взялась за дело. Конечно, когда я попытался обнять ее, она испуганно вскрикнула, а от моего чиха ее чуть не вырвало — у меня из носа случайно вылетел кусочек мозга. Но в остальном мы, как сейчас говорят, провели время приятно и с пользой.
Чудесный день для выражения протестов. Небо ясное, светит солнышко, и со всех сторон несется брань.
Из проезжающего мимо автомобиля подростки выкрикивают оскорбительные комментарии: и разложившийся-то я выродок, и гнусь страхолюдная, и гребаный мертвяк. Улыбаюсь и машу в ответ правой рукой, будто их слова меня не волнуют.
Прошел почти час, и за это время мимо промчалось с полдюжины машин. Большинство людей не обращают никакого внимания, однако некоторые находят время остановиться и щелкнуть меня на телефон или осыпать ругательствами и сочетающимися со словом «зомби» эпитетами, а заодно и всякой другой подвернувшейся под руки дрянью. Согласен, мое обращение читают только те, кто живет по соседству или на одной улице с моими родителями. Но если зомби устраивают общественные беспорядки, они тем самым ставят под угрозу свое существование. Пока я нахожусь на территории родительских владений, я могу делать заявления без особого риска для себя. Вряд ли в моих силах повлиять на чье-либо мнение, однако если учесть, с какими трудностями нам приходится сталкиваться, то нужно с чего-то начинать.
Несчастных зомби не только калечат и расчленяют. Их используют как манекены для краш-тестов, части тел сдают на органы, а что не пригодилось — оставляют гнить в различных условиях в рамках исследований для целей судебной медицины. Вдобавок ко всему — будто вышесказанного недостаточно — мы не можем голосовать, нам не выдают водительские права, кредиты, и государственных постов нам не видать как своих ушей. В магазины, рестораны, кинотеатры и другие общественные места, где мы можем потревожить живых, нас не пускают. Не берут на работу и не ставят на учет по безработице, продуктовые
