радже.
— Как они прекрасны!
— Возможно. Но они принесли столько горя и страданий нашей семье после того, как стали нашей собственностью, что иногда мне кажется, не лежит ли на них какое-то древнее проклятие.
Элиза поразилась:
— Неужели вы так суеверны?
— Суеверие здесь ни при чем. Это бесспорный факт. Пятнадцать лет тому назад мой отец по просьбе его любовницы, миссис Этуотер, приобрел для нее это сапфировое ожерелье. Что им двигало — каприз ли, безумие или самодурство, — я не знаю, но его выходка почти разорила нашу семью. Чтобы избежать краха, моему брату пришлось срочно искать богатую невесту. Но перед тем как предпринимать решительные действия, ему надо было отделаться от бедной, но благородной девушки, влюбленной в него. Пообещав на ней жениться, он соблазнил ее, и она ждала от него ребенка. Моя мать настояла на том, чтобы я взял на себя грешок брата: будто не он, а я соблазнил девушку, чтобы мой брат без помех мог жениться на богатой невесте. Это привело к разрыву между мной и матерью.
— Неужели ваша мать принудила вас взять на себя вину брата, принять репутацию коварного соблазнителя?
— Вот именно! Если бы отец невесты узнал всю правду, он немедленно разорвал бы помолвку. Однако несчастная обольщенная девушка умерла во время родов. Младенец тоже родился мертвым. Умирая, она назвала мистера Невилла виновником ее страданий и гибели. Моя мать пожелала, чтобы этим мистером Невиллом стал я. Действительно, какая разница, если и меня, и брата зовут мистер Невилл. Главное — честь Джеймса. А мои переживания, похоже, в семье не волновали никого, кроме одного меня.
— Чудовищно! Неужели ваша мать не понимала, как это несправедливо? Ведь вы могли бы с таким же успехом жениться на богатой невесте вместо брата! Разве нет?
— Увы, — вздохнул Хартвуд. — Джеймс — старший брат и наследник отца. Никакая богатая и знатная невеста не согласилась бы на брак с младшим сыном, которому не досталось ничего — ни титула, ни наследства. Но даже если бы она решилась выйти за меня, моя мать была бы против. Ведь Джеймс — ее любимец, ее баловень. Он всегда им был.
— По крайней мере ваша мать оценила вашу жертву? Была ли она хотя бы благодарна вам?
— Женщины вообще не способны на благодарность, — грустно заметил Хартвуд. — Джеймс был ее любимцем. Думаю, она каким-то образом убедила себя, что всему виной я, а не брат. Нет, в ее глазах Джеймс не мог совершить такой бесчестный поступок. Она всегда гордилась своей порядочностью и нравственными принципами. Наверное, она уверила себя, что ее любимый сыночек весь в нее, а не пошел по стопам дурного отца.
Выражение лица у Хартвуда стало жестким и суровым.
— Я тоже не безгрешен. А мои грехи еще потяжелее. Не обольщайтесь насчет меня. Хоть я и не виновен в гибели той несчастной, но в моих жилах течет проклятая кровь Черного Невилла. Я совершил столько дурного, причинил столько зла, что даже превзошел отца и брата, вместе взятых.
Взгляд у него стал злым и колючим.
— Разве я не предупреждал вас? Если вы будете предаваться сентиментальным чувствам и строить в своем воображении какой-то возвышенный образ, не имеющий ничего общего с моим настоящим обликом, то я разорву наш договор.
— Больше не буду, милорд. Обещаю вам.
Лорд Лайтнинг поднял ожерелье и полюбовался игрой камней на солнечном свету, падающем сквозь окно кареты.
— Миссис Этуотер— весьма экстравагантная особа, впрочем, как и все дамы подобного рода. После ухода отца для нее наступили тяжелые времена. Кроме ожерелья, он ничего не оставил ни ей, ни незаконному ребенку, родившемуся от их связи. После его смерти я выкупил у миссис Этуотер ожерелье. Позвольте помочь вам.
Хартвуд наклонился и ловко застегнул на шее Элизы изящный замочек.
Голубые камни тяжело легли на грудь Элизы. Самый большой камень в виде кулона покоился почти в ложбинке между ее грудей, подчеркивая глубину выреза на платье.
— Гм… а вам идет, — вдруг признался Хартвуд. — Огненно-рыжий цвет ваших волос и теплый свет в ваших глазах контрастируют с ледяным холодом сияния сапфиров.
Элиза поежилась. Ей казалось, что сапфиры жгут ей кожу; как знать, может быть, на камнях действительно лежит проклятие.
По-видимому, Хартвуд заметил следы тревоги, невольно отразившейся на ее лице.
— Надеюсь, вы не будете придавать значения глупым суевериям. Проклятие, если оно и было, перешло на меня при покупке. Думаю, для вас ожерелье совершенно безопасно.
Устыдясь собственной трусости, Элиза постаралась принять как можно более уверенный вид.
— Ваша милость, меня тревожит совсем другое. Дело в том, что я почти все время теряю разные украшения. Как бы я ни старалась, но они непонятно как пропадают у меня. Тетя Селестина всегда ругала меня за подобную рассеянность.
Веселые искорки заплясали в глазах лорда Лайтнинга. Казалось, он вот-вот рассмеется.
— О, можете не волноваться! Такое ожерелье никуда не денется. Уверяю вас, за ним неотрывно будут следить десятки глаз, с завистью и восхищением. А после того как моя мать увидит его на вас, оно вернется в надежное место. Ну а до того момента я буду внимательно следить за ним.
На горизонте появились пригороды Брайтона. Движение на дороге стало оживленнее, и экипаж замедлил ход. Элиза с любопытством рассматривала из окна кареты дома и улицы фешенебельного курорта. Стоял разгар лета, и повсюду были видны отдыхающие. Они фланировали по просторным улицам, дышали морским воздухом или гуляли для моциона. Вдалеке возникло здание причудливой формы. Казалось, в нем переплелись всевозможные архитектурные стили и направления — от классического до фантастического. На фоне остальных зданий оно сразу бросалось в глаза, сверху его венчал купол, а по бокам возвышались стройные высокие башенки.
— Павильон регента, — коротко и сухо объяснил Хартвуд, явно не желая вдаваться в подробности.
В воздухе все сильнее и сильнее пахло морем. Иногда откуда-то налетал ветер, заставлявший гулявших дам крепче сжимать свои зонтики. Наконец экипаж свернул на узкую улицу и вскоре остановился.
Опираясь на руку Хартвуда, Элиза выбралась из кареты и прошла к дверям внушительного дома, в котором она должна была провести две недели. Ей было немного боязно. Она шла медленно, все время поглядывая себе под ноги, чтобы не наступить на край длинного просвечивающего платья.
Хотя Элиза не была знакома с последними веяниями моды, тем не менее она чувствовала, что наряд на ней не подходит для знатной леди. Ее рыжие волосы, зачесанные вперед в греческом стиле, выбивались колечками из-под краев большой шляпки, вульгарно украшенной искусственными цветами и фруктами. Элиза терялась в догадках, как встретит их мать Хартвуда.
Ответа на данный вопрос не пришлось ждать долго.
Дом леди Хартвуд если не поражал своими размерами, то, во всяком случае, выделялся изяществом архитектурного стиля. Сильный соленый привкус в воздухе говорил о близости моря. Парадную дверь услужливо распахнул ливрейный лакей. Они вошли в маленькую прихожую, отделанную почерневшими деревянными панелями. Вышколенный лакей безмолвно провел их в гостиную, по величине мало чем отличавшуюся от прихожей, и сказал, что леди Хартвуд должна вот-вот прийти. В гостиной было довольно темно. Единственное окно, хотя и выходило во двор дома, было завешено плотной парчовой гардиной. Хартвуд жестом указал Элизе на кресло. Его изящно изогнутые ножки, позолоченные подлокотники и спинка свидетельствовали о былой роскоши, былой потому, что кожаное сиденье в некоторых местах протерлось, а резьба на деревянных частях почернела и кое-где сгладилась. Скромность окружавшей обстановки скорее всего подействовала бы успокаивающе на Элизу, если бы нe одолевавшая ее, тревожная мысль: как пройдет первая встреча с матерью лорда Хартвуда? Издалека, когда она была в Лондоне, ее роль куртизанки казалась ей не очень трудной, даже скорее забавной. Но здесь, в Брайтоне, все стало представляться в ином свете. Играть падшую особу, ощущая на себе презрительные взгляды порядочных
