направилась вниз по Кенэл-стрит.
Был мягкий вечер. Начинался уик-энд. Улицы Французского квартала наводнили туристы, которые, бросив свои автомобили, бродили по узким улочкам. Ясмин не нашла места для парковки и в конце концов оставила фургон у причала, так что ей пришлось пройти пешком несколько кварталов вниз по рю Дюмэн, чтобы добраться до нужного места. По пути она старалась не смотреть по сторонам, дабы не привлекать к себе внимания.
Заведение, куда она так стремилась попасть, было еще открыто. Несколько покупателей бродили среди полок со всевозможными травами, предназначенными для приготовления снадобий и настоек.
— Я бы хотела повидать жрицу, — тихо обратилась Ясмин к служительнице, раскуривавшей сигарету с марихуаной. Пожилая хиппи удалилась, но через какое-то мгновение вернулась, дав знак Ясмин следовать за ней.
Комнату жрицы отделяла от помещения магазина пыльная коричневая бархатная занавеска. Стены комнаты были украшены африканскими масками и металлической чеканкой, называемой «veve». В самом центре уютно свернулась Дамбаллах, змея, самый могущественный дух. Змею использовали в ритуальных обрядах, которые проводились за городом, на болотах. На алтаре стояли статуэтки христианских святых, мерцали свечи, горели благовонные палочки, повсюду были разложены кости и скальпы животных.
Жрица была гаитянкой, черной, как эбонит. Она была огромна, ее непомерного размера груди лежали поверх живота, с короткой толстой шеи свисали десятки золотых цепей. По крайней мере, на половине из них поблескивали талисманы, медальоны и амулеты. Жрица подняла гигантскую руку и знаком указала Ясмин подойти. Словно пребывая в глубоком трансе, она разглядывала посетительницу из-под полуопущенных век дремотными глазками — маленькими и блестящими, будто пуговки и зон икса.
Ясмин обратилась к ней с большим почтением, чем если бы преданный вере католик обращался к кардиналу:
— Мне нужна твоя помощь.
Густой дух, исходивший от горевших свечей и благовонных палочек, кружил голову. Ясмин чувствовала легкий дурман, но так всегда бывало, когда она оказывалась в этом словно потустороннем мире черной магии. От жрицы, от всех предметов в комнате, даже от густых теней в каждом углу, казалось, веяло колдовством.
Бесцветным, монотонным голосом Ясмин рассказала жрице о своем любовнике.
— Он слишком часто лгал мне. Он грешен. И должен быть наказан.
Жрица кивнула с мудрым видом:
— У тебя есть что-нибудь, принадлежащее ему?
— Да.
Жрица подняла унизанный кольцами палец, и тут же служанка протянула Ясмин маленькую глиняную чашу. Ясмин выковыряла из-под ногтей частички человеческой кожи и засохшей крови и аккуратно опустила их в чашу. Затем выпутала из пальцев левой руки клочок волос Алистера и положила его туда же.
Ясмин устремила взгляд на жрицу. В ее агатовых глазах отражался мерцающий блеск свечей, что придавало им выражение дикой неукротимости. Губы ее еле двигались, но произнесенное шепотом заклинание отчетливо слышалось. «Я хочу, чтобы он мучительно страдал».
Белль Петри ждала Алистера внизу, в гостиной, когда он наконец появился в их загородном доме на берегу озера Понша-ртрэн. Детей накормили раньше и уже отправили спать. Перед уходом на выходной экономка, она же кухарка, накрыла к ужину стол, не забыв поставить в центре его букет из искусно подобранных цветов.
Белль, вышедшая встретить мужа, была в домашнем брючном костюме из лилового шелка.
— Боже мой. Неужели это она? — разглядывая царапины на его лице, воскликнула Белль, но сочувствия в ее голосе он не уловил, лишь одно удивление.
— Ты удовлетворена, Белль? Эти ссадины будут служить доказательством того, что я выполнил свое обещание.
— Ты сказал ей, что между вами все кончено, и предупредил, чтобы она нас больше не беспокоила?
— Совершенно верно. После этого она набросилась на меня, как пантера.
Белль покачала головой, ничем не нарушив тщательно уложенного на голове «пажа».
— Поднимись наверх и протри царапины перекисью водорода, а я пока разолью вино.
— Я не голоден.
— Еще как голоден, дорогой, — с натянутой улыбкой произнесла она. — Иди же, займись своим лицом. Я тебя жду.
Алистер хорошо понимал истинный смысл намека Белль — это был своеобразный тест на послушание. Как всегда ловко и хитро, она диктовала свои правила игры — условия, при которых она останется с ним, продолжит финансирование его кампании и сохранит в тайне его супружескую неверность. Отныне Белль брала бразды правления в свои руки, она становилась и сценаристом, и режиссером, и директором этого спектакля. И если Алистер намерен был в нем участвовать, то должен был принять отведенную ему роль и исполнять ее безукоризненно.
У Алистера не оставалось иного выхода, как бы неприятно это ни было. Разумеется, рассуждал он, придется протянуть так какое-то время, хотя бы до окончания выборов. Потом, если ему захочется возобновить роман с Ясмин или начать новый с кем-нибудь еще, он может с успехом это осуществить. Неужели из-за того, что его однажды уличили в измене, он должен просидеть остаток дней, как кастрированная болонка у ног Белль? Нет, у Алистера были на этот счет совсем иные планы. Однако в настоящий момент все-таки следовало проявлять осторожность.
— Я спущусь через минуту, — пообещал он.
Наверху, в ванной, он внимательно разглядел свое лицо в зеркале. Царапины еще были свежими и кровоточили. Черт возьми, как же он предстанет в таком виде перед своими сотрудниками и комиссией по проведению выборов, не говоря уже о масс-медиа и избирателях? Как объяснит, откуда это? Продирался сквозь чащу? Или, может, котенок в доме? Какой идиот ему поверит?
С другой стороны, если их не устроят его объяснения, пусть официально обвинят во лжи и докажут это. Им же ничего не остается, кроме как поверить ему на слово.
Его даже не особенно беспокоило, что Ясмин вдруг взбредет в голову натравить на него репортеров. Правда, был момент, когда он испытал страх под ее леденящим душу взглядом. Но, поостыв, она не станет помышлять о возмездии. В конце концов, она ведь любит его. Сейчас любовь причинила ей страдания, но кто знает, может, завтра все образуется. Кроме всего прочего, она была слишком гордой, чтобы признать свое поражение. Она не могла допустить огласки их неудавшегося романа, выставив себя при этом дурой. Речь ведь шла и о ее карьере, о ее бизнесе, которые она в таком случае ставила бы под удар.
Итак, приведя себе самому все эти доводы и обдумав их, он спускался вниз, будучи уже в довольно оптимистичном расположении духа. Белль нежно поцеловала его и даже изобразила гримасу сочувствия по поводу его израненной щеки.
— Все это уже позади, — сказала она, протягивая мужу бокал в меру охлажденного белого вина. — Расскажи лучше, как прошел твой день.
Супруги мирно беседовали, когда вдруг что-то ударилось в окно. Удар был настолько сильный, что огромное стекло задрожало.
— Что за черт? — Алистер резко обернулся. Белль стремительно вскочила со стула, опрокинув его. Алистер в ужасе смотрел на окно, запачканное кровью и грязью.
Белль зажала рот рукой, чтобы удержаться от крика.
— Господи, — прохрипел Алистер. — Оставайся в доме.
— Алистер…
— Сиди здесь!
Он никогда не отличался завидной храбростью, так что скорее злость заставила его выбежать из дома. С улицы донесся визг покрышек, но было слишком темно, чтобы можно было рассмотреть марку автомобиля или номер.
