— Теперь твой дом там, где я. И я не требую, чтобы ты. бросила своих детей. Возьми их с собой. Я стану им отцом.
— Он их отец. Они его любят. Он мой муж. Перед Богом я принадлежу ему. Я не могу оставить его.
— Ты его не любишь.
— Нет, — призналась она. — Не так, как я люблю тебя. Но он хороший человек. Он обеспечивает меня и девочек.
— Это не любовь. Он всего лишь выполняет свои обязанности.
— Для него это почти одно и то же. — Она опустила голову ему на плечо, ей очень хотелось, чтобы он понял. — Мы выросли в одном квартале. Еще старшеклассниками мы были влюблены друг в друга. Наши жизни тесно переплетены. Он — часть меня, а я — часть его. Он никогда не поймет, почему я ушла от него. Это его убьет.
— А если ты не уйдешь, это убьет меня.
— Вовсе нет, — возразила она. — Ты энергичнее, чем он. Более сильный и уверенный в себе. Ты выживешь, несмотря ни на что. А вот выживет ли он, я не уверена.
— Он не любит тебя так сильно, как я.
— Он не занимается любовью так, как ты. Ему никогда не пришло бы в голову… — Смутившись, она потупилась.
Секс все еще был темой, закрытой для откровений. Его как бы не существовало ни в родительском доме, ни после замужества. Им занимались в темноте и терпели как неизбежное зло, простительное перед лицом Господа во имя продолжения человеческого рода.
— Он не чувствует мои желания, — продолжала она, покраснев. — Он был бы шокирован, если бы узнал, что они вообще у меня есть. С тобой мне хочется таких прикосновений, которых я никогда не позволила бы с ним, потому что это обидело бы его. Он назвал бы твою чувственность бабьей. Он не умеет быть нежным и щедрым в постели.
— Мужской шовинизм, — с горечью проговорил он. — И ты согласна довольствоваться этим до конца своих дней? Она печально посмотрела на него.
— Я люблю тебя больше жизни, но он мой муж. У нас общие дети. У нас общее прошлое.
— Мы тоже могли бы иметь детей.
Она дотронулась до его щеки со смешанным чувством любви и сожаления. Иногда он вел себя как ребенок, безрассудно добивавшийся невозможного.
— Брак — священное таинство. Я дала торжественный обет перед Богом быть ему верной, пока смерть — только смерть — не разлучит нас. — Ее глаза были полны слез. — Ради тебя я нарушила эту клятву. Других обещаний я не нарушу.
— Не надо. Не плачь. Последнее, чего я хочу, это сделать тебя несчастной.
— Обними меня. — Она свернулась калачиком рядом с ним.
Он погладил ее по голове.
— Я знаю, что свидания со мной противоречат твоим религиозным убеждениям. Но ведь это только доказывает, как глубока твоя любовь. Твои нравственные устои не позволили бы тебе спать со мной, если бы ты не любила меня всем сердцем.
— Люблю.
— Я знаю. — Он вытер слезы на ее щеках. — Не плачь, пожалуйста, Джуди. Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Давай просто полежим оставшиеся минуты вместе.
Они тесно прижались друг к другу, столь же безмерно несчастные в сложившейся жизненной ситуации, сколь и счастливые в своей любви, и их обнаженные тела, казалось, слились воедино.
В таком положении и застал их ее муж несколько минут спустя.
Она первая заметила его, стоящего в дверях спальни и трясущегося от благородного негодования. Она вскочила и схватилась за простыню, чтобы прикрыть наготу. Она пыталась произнести его имя, но в горле у нее пересохло от стыда и страха.
Бормоча что-то злобное и осыпая их множеством непристойных эпитетов, он, пошатываясь, подошел к кровати, поднял над головой бейсбольную биту и с размаху нанес смертельный удар.
Позже, даже санитары, привыкшие к виду окровавленных тел, с трудом сдерживали тошноту. Обои с цветочным узором в изголовье кровати были покрыты отвратительным кровавым месивом.
Из уважения к забрызганному кровью распятию на стене один из санитаров прошептал:
— Господи…
Его напарник опустился на колени.
— Черт меня побери, я чувствую пульс! Второй с сомнением посмотрел на густую комковатую массу, сочившуюся из разбитого черепа.
— Ты думаешь, есть шанс?
— Нет, но, в любом случае, давай отвезем тело в больницу. Возможно, оно пригодится для пересадки органов.
Глава 3
10 октября 1990 г.
— Тебе не нравятся мои оладьи?
Он поднял голову и посмотрел на нее бессмысленным взглядом.
— Что?
— Согласно рекламе, оладьи из этой готовой смеси должны быть воздушными. Наверное, я что-нибудь не так сделала.
Он уже пять минут вертел в руках вилку, так и не притронувшись к завтраку. Потом нехотя поддел с тарелки густую липкую кашицу и, как бы признавая свою вину, смущенно улыбнулся.
— Ты прекрасно готовишь.
Он был великодушным: Аманда готовила отвратительно.
— А как тебе мой кофе?
— Очень вкусный. Я бы выпил еще чашечку. Она взглянула на кухонные часы.
— А у тебя еще есть время?
— Нагоню в дороге.
Он редко позволял себе такую роскошь, как опоздание на работу. Значит, то, что уже несколько дней не давало ему покоя, было очень важным, подумала она, Аманда неуклюже поднялась и направилась к стойке с кофейными принадлежностями. Захватив с собой графин, она вернулась к столу и наполнила его чашку.
— Нам надо поговорить, — произнес он.
— Это будет приятным разнообразием, — заметила Аманда, усаживаясь на стуле. — Все последнее время ты существовал в ином мире.
— Знаю. Прости. — Между его бровями пролегла морщина, он пристально разглядывал дымящийся кофе, которого в действительности не хотел. Он тянул время.
— Ты меня пугаешь, — мягко проговорила Аманда. — Что бы тебя ни беспокоило, почему бы просто не поделиться со мной — и дело с концом? Что случилось? Другая женщина?
Он бросил на нее застенчивый взгляд, ясно давая понять, что подобные мысли не должны даже приходить ей в голову.
— Ну конечно! — воскликнула она, ударив рукой по столу. — Ты испытываешь ко мне отвращение, потому что я похожа на слониху. Мои отечные лодыжки убивают всякое желание, ведь так? У меня уже не та маленькая, нагло торчащая вперед грудь, из-за которой ты меня дразнил. Мой внутренний мир не более чем нежные воспоминания, а внешний вид тебя только отталкивает. Беременность лишила меня всякой привлекательности, и поэтому ты испытываешь страсть к какой-нибудь молодой смазливой бабенке и
