Доскакав до головы колонны, Лаймок поднялся в стременах, выхватил меч из ножен и поднял его высоко над головой. Не оборачиваясь, потянул за поводья, и лошадь тронулась тихим шагом на юг, придерживаясь левого берега реки Уош.
Услышав за спиной мерный гул шагов сотен ног, который не смог заглушить даже шум ливня, Велан понял, что сейчас совершает нечто такое, на что никогда не мог надеяться даже в самых дерзких мечтах, — ведет свою армию на войну.
Полома Мальвара проснулся и увидел, что небеса просветлели.
Воздух уже нагрелся, а к полудню жара и влажность станут непереносимыми. Префект не мог припомнить подобной погоды за последние два года — да и не хотел этого делать. Он практически свыкся с климатом в Омеральте, который был значительно прохладнее и суше, чем в Кидане. С другой стороны, Полома никогда не будет скучать по ужасно холодным омеральтским зимам. Будь у него выбор, зиму он проводил бы в Кидане, а на лето перебирался в Омеральт.
Впрочем, сейчас Мальвара пока не чувствовал, что слишком жарко. Да и солнце, появившееся в безмятежно голубом небе после стольких дней дождей, могло поднять настроение кому угодно.
Тут префект нахмурился. Как только ему показалось, что состояние духа улучшилось, он почувствовал щемящую боль в груди. Хотя Полома и не относил себя к людям верующим, он не мог полностью отвергать понятия о душе и жизни после смерти. Впрочем, разум всех хамилайцев был отравлен Кевлеренами и магией Сефида. Единственная сила, в которую все безоговорочно верили в Старом Свете, — Обладание.
Мальвара подошел к комнате матери и тихо постучал. Женщина обычно спала чутко и просыпалась от любого шороха.
Полома постучал еще раз.
— Мама?…
День, голубой и чистый, был тих, словно ночь. Префект приложил ладонь к двери и замер, прислушиваясь.
— Мама?… — повторил он.
Рука его опустилась на ручку двери. Та со скрипом отворилась.
— Мама? Ты не спишь? Уже утро. Такое прекрасное утро…
Мальвара не закончил. Ужасное предчувствие охватило его.
Полома распахнул дверь пошире и вошел. Он увидел, что Соркро лежит на кровати, такая маленькая, точно сверчок. Префект подошел к ней, уже зная заранее, что его ждет, и положил ладонь матери на лоб.
Соркро была холодна как камень. Ее кожа, обычно тонкая, почти полупрозрачная, теперь приобрела матовый оттенок. Карие глаза женщины смотрели вверх, далеко в небо — туда, где находилось неизведанное.
Соркро снова могла видеть.
— Точно змея, — сказал Намойя, обращаясь к Квенион, но не глядя на нее.
Он показал рукой на длиннющую армейскую колонну, которая двигалась по широкой равнине, раскинувшейся к западу от реки Уош.
— Моя армия — это змея, которая ужалит врага прямо в его поганое сердце…
Намойя запнулся, неожиданно ощутив неловкость. Он покосился на Избранную. Впрочем, какая разница, что она там себе думает…
— Ужалит врага прямо в гнусное, поганое сердце! — заорал он.
Неловкость?… Чепуха! Пусть знает, как надо относиться к тем, кто будет побежден.
Принц разгорячился. Он внезапно обнаружил в себе такую меру жестокости, о которой и не подозревал, но никак не сожалел о подобном открытии. Раньше — быть может, но сегодня ситуация изменилась: его любовь растоптана, Сефид оскорблен, доверие предано…
Намойя поморщился от нового приступа головной боли. В последнее время они участились.
Принц пропустил колонну вперед и поехал в арьергарде, сопровождаемый личной охраной и прислугой. Жестом он подозвал Квенион поближе.
— Подойди ко мне, моя Избранная, — сказал Намойя. — Поедешь со мной рядом.
— Но мое место не здесь, — застенчиво сказала девушка.
— Благодаря мере твоей преданности — именно здесь и нигде иначе, — отчетливо произнес Кевлерен.
Квенион пришпорила лошадь и поравнялась со своим господином.
— Думаешь, твой план сработает? — снова не глядя на нее, спросил Намойя.
— Это ваш план, ваше величество, — сказала Избранная. — Я имею к нему малое отношение…
— Что я слышу? Это что, сарказм? Ты не надеялась разделить со мной ответственность за разработанный нами план? А почему? Ты ведь разделила со мной всю меру высокой ответственности, Обладая Сефидом, и даже самостоятельно принесла жертву! И тогда ты не спрашивала меня, хочу я этого или нет. А ведь по сравнению с тем поступком подготовка какого-то военного похода — сущая безделица, мелочь.
— Прошу вас, ваше величество, — взмолилась Квенион. — Я поступила так лишь ради вас, только ради любви к вам… Не надо на меня сердиться…
Намойя слегка остыл, вспомнив о любви, которую когда-то питал к ней. Но нет, нет… Это было ужасной ошибкой. Нужно было послушаться интуиции и не позволять новенькой Избранной завладеть своим сердцем. Как он мог допустить подобное? Разве он может простить обычного человека, использовавшего Сефид — пусть даже косвенно и на благо Кевлерена?… Ничего подобного в его семье никогда не случалось.
Намойя протянул руку и коснулся плеча девушки. Она поморщилась от неожиданной боли — настолько сильным было пожатие, — однако не проронила ни слова.
— Нет, моя Избранная. Я больше не сержусь на тебя. Когда война закончится — а благодаря тебе я увижу это собственными глазами, — то докажу тебе это.
Квенион тихо заплакала, и принц с отвращением отпихнул ее. Пришпорив лошадь, он поскакал вперед, чтобы не видеть лица девушки.
Однако Намойя был несколько удивлен появившимся чувством жалости по отношению к Квенион.
А почему нет? Он ведь как был, так и остался Кевлереном, а она — его Избранная, в конце-то концов. Несмотря на совершенное Квенион преступление, ниточка, связавшая их вместе, продолжала существовать. Она натянута до предела, почти порвалась, но все же пока цела…
К горлу подкатил внезапный приступ тошноты. Намойя решил оставить посторонние мысли.
— Скажи, Арден, а была ли у тебя когда-нибудь возлюбленная?
Арден, стоявший у конюшен и высматривавший Гэлис Валера, даже не обернулся к Эриот, когда та задала вопрос. Стратег опаздывала, и это было очень странно, учитывая ее пунктуальность.
Великан еще раз внимательно оглядел пролив между Кархеем и Херрисом, но ничего не заметил.
— Нет, — соизволил он ответить.
— Акскевлеренам не дозволялось иметь возлюбленных?
— Нет.
— А после того, как умерла твоя госпожа и ты оставил службу у Кевлеренов, у тебя была возлюбленная?
