— А, так это ты, — сказал Клаус. — Почему же ты убежал?
— Почему?.. Почему?.. Меня тошнит от такого количества крови.
— Да, это верно, — негромко произнёс Клаус.
— Ангеликус не бережёт крови. Повсюду ищет он плохую кровь, больную кровь. Кровь, которая льётся сегодня ночью, наверное, тоже в его пользу. Это его крупнейшая операция, если допустимо такое сравнение.
— Как так? — спросил Клаус. — Разве Ангеликус это затеял?
— Прямо, конечно, нет! Но доктор боится, как бы его не посчитали шарлатаном, поэтому-то он и уверяет всех, что всякие бродяги и евреи — виновники этой напасти. Я сам слышал его речи.
— Ужасно, — снова сказал Клаус. — А ты не думаешь, что Ангеликус и сам считает, что они виновники этого всеобщего бедствия?
— Нисколечко! — воскликнул бывший лекарский помощник. — Как ты только мог такое подумать! Он верит в это столько же, сколько ты или я!
— Но тогда это убийство? — воскликнул Клаус.
— Ну вот ещё! — возразил незнакомец. — Самозащита!
— Как самозащита?
— Да так, он спасает свою собственную шкуру. Издалека, откуда-то из-за деревьев, донёсся дикий рёв. Сотни людей вопили одновременно.
— Бог мой, что там происходит?
— Наверное, убивают старого коробейника!
— Пошли! — И Клаус ринулся вперёд.
— Зачем? — крикнул другой. — Кому от этого будет легче? — Но все-таки побежал за ним.
Толпа вытащила старика на рыночную площадь; его привязали к позорному столбу, к которому обычно привязывали воров и нарушителей супружеской верности: им полагалось тут искупать свои грехи. Быстро натащили соломы и дров, кучей навалили перед привязанным. Старый коробейник, из уст которого до сих пор не вырвалось ни звука, теперь стал кричать, но не от страха, а от презрения к толпе. Он выражал всю свою ненависть, призывал на головы людей все проклятья небес, предрекал им всяческие несчастия. Кричал так, что на губах у него появилась пена, кричал до тех пор, пока совсем не охрип.
И вдруг взметнулось пламя, языки огня стали лизать несчастного. Поднялось тёмное облако дыма. По тысячной толпе пронёсся крик облегчения: пламя и дым поглотили проклятия коробейника.
— С ним покончено! — крикнул незнакомец, которого увлёк за собой Клаус. Он схватил Клауса за рукав. — Пошли, уйдём отсюда! Здесь оставаться опасно.
НА ПОБЕРЕЖЬЕ СКОНЕ
Наступила весна, и пробудилось от долгой зимней спячки побережье Сконе на юге Швеции. Плотники, каменщики, кузнецы принялись за строительство домов, лавок, мастерских, коптилен, помещений для засолки рыбы, чинили пристани, проезжие дороги. Работали бондари в своих лачугах на берегу, и плоды их труда — тысячи бочек, готовых принять в своё нутро миллионы селедок, — выстроились в ряды и колонны, словно огромная армия. Канатчики вертели свои канатные колёса. Сетевязальщики расстилали для починки огромные рыболовные сети. А у самого берега, в надёжных местах, стояли на якорях торговые корабли, которые пришли с востока из Новгорода и Висбю; Сконе было местом оживлённого торга. Выгружались русские меха, восточные пряности, шёлковые ткани, пёстрые шали и ковры, сушёные южные фрукты, вина. Корабли из гаваней Балтийского моря доставляли съехавшимся сюда людям продовольствие, множество бочек пива и мёда, ячмень, овёс, скот на убой, одежду и оружие, ремесленный инструмент и домашнюю утварь.
Каждый год на этой полоске побережья собирались рыбаки, ремесленники и торговцы со всей Европы; собственно говоря, останавливаться тут разрешалось только ганзейцам, но ведь союз городов — Ганза — связывал все торговые города запада, севера, востока, к нему принадлежали даже некоторые южные города, расположенные далеко в глубине материка. Англичане, норвежцы, датчане и шведы, торговцы из Ревеля, Данцинга, Штральзунда, из Грефсвальда, Висмара, Любека, Киля, из Гамбурга, Бремена, Магдебурга, Брауншвейга и Дортмунда, Зоста, Кёльна, Бреславля, купцы из Голландии и Фландрии — все имели на Сконе свои витты[18] — места промысла. Витты делились на участки — харды, строго разграниченные рвами и ручьями. Каждый витт подчинялся своему фогту, а все вместе подчинялись фогту Сконе — Вульвекену Вульфламу — сыну могущественного патриция[19] и бургомистра[20] Штральзунда Бертрама Вульфлама.
Условия работы рыбаков и оплата были установлены для всех единые, также, как и размеры и виды сетей, время лова и обработки рыбы и даже величина бочек, чтобы не было никаких обид. Никто, кроме купцов, фогтов и их слуг, не имел права носить оружие. Датскому королю, у которого ганзейцы в результате успешной войны отняли богатое рыбой и важное для господства на Балтике побережье Сконе, было позволено лишь раз в месяц присылать своих подданных, чтобы снабжать двор рыбой.
В начале июля 1373 года в лагерь виттенов[21] на Сконе направлялась набранная в Висмаре и Штральзунде команда для лова сельди. Это были и не ремесленники, и не настоящие рыбаки, а просто нанятые для сезонного лова люди — пёстрая, случайно подобравшаяся компания: согнанные с земли крестьяне, бродяги, странствующие актёры, которые хотели заработать на кусок хлеба, чтобы прожить суровые зимние месяцы, слуги рыцарей, потерпевших крах, неунывающие искатели приключений — подмастерья, были тут и воры, и опасные преступники, надеявшиеся таким манером избавиться от рук палача. Купцы, совершавшие вместе с ними поездку на когге, в своих латах, кольчугах и кольчужных наголовьях напоминали заправских воинов и держались обособленно от этого сброда.
Клаус, находясь среди этих завербованных рыбаков, общался больше со старыми моряками, которые любили рассказывать о своих приключениях. К этим простым, прямодушным, большею частью немногословным, но не упускающим случая похвастаться людям он очень привязался. Крепко стояли они на ногах, смело и решительно выражали свои взгляды; ссоры порой решали в кулачном бою. Пожалуй, у каждого из них можно было заметить шрамы, и лишь у немногих не было увечий. У одного не хватало пальцев, у другого — глаза, у третьего — уха, а то и половины скальпа. Это было то, чем наградило их море, штормы и пираты.
Главным во всех их рассказах было пиратство, которым занимались владельцы замков на побережьях Балтики, Северного моря, по берегам рек. Они подкупали лоцманов и корабельщиков, чтобы те вели торговые суда опасными путями, где команде трудно было защищаться. Они раскладывали на берегах дезориентирующие огни, давали фальшивые световые сигналы, — ведь, если корабль выбрасывало на берег в их владениях, все, находящееся на нем, по береговому праву принадлежало им. И этих пиратов моряки отнюдь не считали бесчестными разбойниками, — тогдашние понятия допускали такие действия. Торговля на море была борьбой на море. Настоящим врагом торговцев было благородное сословие. Ютландские и голштинские графы, также как и герцоги Мекленбургский и Померанский, занимались пиратством. Сам датский король нет-нет да и отхватывал у моря прежирные куски. Сильный всегда прав, слабый всегда виноват. Побеждал смелый, и победитель снимал голову с побеждённого.
Клаус поселился вместе с двадцатью восемью рыбаками в небольшой деревянной хижине. Здесь не было ничего, кроме длинных дощатых нар и стола: за ним, в лучшем случае, могли разместиться восемь человек, но пользовались им все. Запах пота, рыбы и водки, которым пропитались деревянные стены за многие годы, смешивался с новыми запахами и с едкой вонью рыбьего жира от горящего над дверью светильника. Клаус не был избалован жизнью и довольно быстро свыкся с обычаями этой компании, стал таким же грубым и выпивал по нескольку бутылок данцигского или прозрачного кислого кёльнского пива, хотя это ещё и не доставляло ему удовольствия.
И все же даже такому крепкому парню, как он, в первые дни казалось, что его раздавит эта напряжённая работа. Лов сельди был неимоверно тяжёлым занятием. Забрасывать огромные сети и снова вытаскивать их уже с грузом пойманной рыбы — все это должны были делать человеческие руки. Шнуры сетей обдирали пальцы. Солёная вода разъедала кожу. Так и работали беспрерывно весь сезон лова. Возвращаться — это означало выгружать рыбу, доставлять её в коптильни и на солку. И когда, наконец, наступал час отдыха, обессиленные, неумытые, они падали в мокрой одежде на нары и спали как
