убитые.
Тяжела была работа, сурова была жизнь в лагере виттенов. Фогты придерживались любекского права[22] с его варварскими обычаями. Малейшее нарушение жестоко каралось. И наказанием служило не тюремное заключение — люди расплачивались здоровьем и имуществом. Приезжая на Сконе полными надежд, люди часто покидали побережье калеками.
Очень скоро, в один из первых дней после прибытия, Клаусу представилась возможность познакомиться с фогтом Вульвекеном Вульфламом, которого все боялись из-за его необыкновенной жестокости. Свободные от лова рыбаки были собраны на суд витта. Мелле Ибрехт, девятнадцатилетний парень из Штаде, города на Эльбе, болезненный и вспыльчивый, во время ссоры в своей компании запустил пивной бутылкой в голову гамбургскому плотнику так, что тот провалялся в постели шесть дней. Фогт Вульвекен Вульфлам самолично выносил приговор. Как на особо отягчающее обстоятельство он указывал на шесть потерянных рабочих дней: Мелле Ибрехт должен был оплатить их из своего жалованья взносом в кассу витта.
Во время судебного разбирательства, которое происходило на обычном месте под липой, рядом с Клаусом стоял молодой, высоченного роста рыбак; маленькое остроносенькое лицо его было сплошь усыпано веснушками. Полный сочувствия к обвиняемому, он пробормотал:
— Раз уж сам Вульфлам вершит суд, хорошего тут не жди.
За драку Мелле Ибрехт был приговорён к лишению руки, которой бросил бутылку, и приговор предстояло немедленно привести в исполнение. Притащили деревянную колоду, и Мелле Ибрехт положил на неё руку. Палач фогта без лишних разговоров ударом топора отсек кисть. Осуждённый не издал ни звука, лишь побледнел, как полотно; его перевязали, и тут же пояснили, что он может работать в коптильне за треть положенного заработка.
Клаус с трудом преодолел чувство поднимающейся тошноты. Он обернулся к длинному веснушчатому парню, который не спускал испуганного взгляда с осуждённого.
— Ты знаешь фогта? — спросил Клаус.
— Кто его не знает? — ответил тот, не глядя на Клауса. — У нас дома, а я из Штральзунда, некоторые дрожат, едва услышав его имя. — Молодой штральзундец посмотрел Клаусу в лицо и продолжал глухим голосом: — Ужасное семейство. И богаты, неисчислимо богаты. Они владеют восемью коггами, весь Штральзунд у них под пятой. Старый Вульфлам — свой человек у герцогов Померании и Рюгена. Да и у самого короля Дании.
Приговор был произнесён и приведён в исполнение; люди медленно расходились. Клаус и веснушчатый не спеша спускались к морю.
— Такова воля провидения, — пробурчал штральзундец.
— В чем воля провидения? — переспросил Клаус и усмехнулся, невольно связывая эти слова с только что свершившимся приговором.
— В том, что его зовут Вульфламом[23].
— Как, как? Что ты хочешь этим сказать? — И Клаус взглянул на своего спутника, который, погруженный в думы, шагал рядом с ним.
У него были совершенно белые, выгоревшие на солнце волосы, маленькие, очень светлые голубые глаза. Он был необыкновенно высок, и голова его казалась небольшой, длинные руки болтались, словно грабли. Как это часто бывает с высокими людьми, он сутулился и казался неуклюжим. Парень не ответил на вопрос Клауса, и тот сказал:
— Послушай, а что, если я — друг фогта или, чтобы заслужить его благосклонность, передам ему твои слова?
Долговязый парень остановился, словно громом пораженный, побледнел и в самом деле задрожал. Широко раскрытыми глазами он уставился на Клауса и долго не мог произнести ни слова.
Клаус, увидев, как подействовали его слова, даже пожалел парня. Он принялся успокаивать товарища: он никому ничего не скажет, конечно нет, он же не доносчик.
— Нн-о… бог мой… я… я же ничего… ничего плохого не сказал.
Клаус дружески положил ему на плечо руку и ответил:
— Я советую тебе быть поосторожнее в будущем, раз уж этот фогт такой волк!
Клаус и Герд Виндмакер, как звали долговязого парня, вместе пошли домой. Они стали неразлучными друзьями.
Над морем свирепствовал норд-ост. Неслись тёмные, причудливо изорванные облака. Все огни на побережье были потушены. Вокруг царила кромешная тьма. Рыбаки, которые из-за непогоды не могли выйти в море, теснились в пивной, и обрывки их монотонного пения доносились оттуда. Обнюхивая землю, между хижинами рыскали голодные собаки. Иногда доносились глухие звуки рога: это сторожевые побережья предупреждали моряков, находящихся в море.
Клаус в одиночестве сидел на камне на берегу, у его ног с глухими ударами разбивались высокие волны. Герд был в море. В такое ненастье не было никакой возможности пристать к берегу. Может быть, их унесло далеко-далеко. Может быть, они стали уже добычей шторма. Когда у друзей выдавалось несколько свободных часов, они вдвоём сидели на этом месте. Клаус и Герд были хорошими пловцами и часто в спокойную погоду уплывали далеко в море. Это было для них лучшим отдыхом.
Клаус смотрел на бушующее море, прислушивался к штормовому ветру. Герд был там, и ему надо было бороться с могущественной стихией. Несмотря на все опасности, он чувствовал бы себя гораздо лучше вместе со своим другом на корабле, чем здесь на берегу, в одиночестве, полный тревоги, бессильный помочь ему, ожидающий, надеющийся.
И тут он заметил у ближайшей хижины, где жили восемь олдерменов, какие-то тёмные фигуры. Сначала он подумал, что это кто-нибудь из олдерменов пытается добраться до своих нар. Потом по чётким контурам силуэтов он догадался, что это люди в доспехах. Ага, значит, соглядатаи или слуги фогта. Что нужно им в такой поздний час и в такую непогоду в хижинах? Случилось какое-нибудь несчастье? Кого-нибудь хотят арестовать? Клаус неподвижно сидел на своём камне и наблюдал. Пригнувшись, крадучись двигались эти люди, тревожно озирались по сторонам. Их было трое. Один исчез в хижине. Клаус хотел было направиться туда и посмотреть, что бы это значило, но остался. Какое его дело, что там происходит? И тем не менее поведение этих трех облачённых в доспехи людей вызывало подозрение. Что, если они замышляют какую- нибудь подлость?.. Клаус забеспокоился. Потом снова сказал себе: «Слуги фогта лучше всех знают, что тут нечем поживиться. Главная выплата будет после окончания лова…» Прежде чем Клаус окончательно решил, идти ему туда или не идти, тень выскользнула из хижины, и все трое вдруг исчезли так же неожиданно, как и появились.
Клаус направился к хижине и вошёл. Мигал жировой светильник. Внутри никого не было. Никаких следов грабежа. Медленно вернулся он и побрёл по берегу с мыслями о Герде, о свирепом бушующем море.
Ночью фогт Вульфлам нагрянул с вооружёнными слугами в хижину рыбаков, согнал спящих с нар и приказал обыскать помещение и каждого человека. На вопрос, что они ищут, ответа не последовало. Поиски оказались безрезультатными, и они перешли к следующей хижине. Проклиная нарушителей покоя, рыбаки снова улеглись. Но Клаус ещё долго не мог заснуть: он размышлял о подозрениях, возникших у него на берегу, и чувствовал, что они связаны с этим ночным обыском.
На следующее утро стало известно, что похищена касса витта — почти шесть тысяч марок. Несмотря на тщательные поиски, её не нашли. Фогт Вульфлам собрал всех обитателей лагеря, он обещал простить вора, если тот сознаётся и вернёт украденное, он грозился жестоко покарать виновников, если они сейчас же не признаются в преступлении.
Несколько дней это событие было главной темой разговоров рыбаков, восхищавшихся тем, как ловко была совершена кража и как искусно запрятана добыча. Но постепенно это дело забылось, тем более что моряки из Любека прибыли с известием, что германский император оказал городу честь своим посещением. Это было знаменательное событие, потому что император до сих пор редко удостаивал внимания север своей страны, его чаще привлекал богатый, солнечный юг — Италия, Сицилия. И, в пивной, и на кораблях, и в хижинах — повсюду оживлённо обсуждался визит императора. Под золотым балдахином прошествовал Карл IV[24] по Любеку, впереди шёл ратсгер с ключом города, позади — трое: герцог Саксонский с имперским мечом, маркграф Отто со скипетром, архиепископ кёльнский с державой. Люди, которые рассказывали о великолепии этого десятидневного торжества, не находили слов, чтобы описать ликование горожан, необыкновенную иллюминацию празднично украшенного
