Чего — они — хотели.
Ничего — особенного, — стучит Крейбель в ответ, — только — добавочную — порцию — потому — что — нам — слишком — хорошо — живется.
Больше они не перестукиваются, так как теперь уже в верхних камерах раздается вой заключенных.
Воскресенье. Чудесное октябрьское утро. Пестрая листва деревьев, растущих по ту сторону тюремной стены, вся пронизана солнечными лучами. Ветви гнутся под тяжестью желтых груш и красных яблок. Вдали, по улицам Фульсбюттеля со звоном катится тележка молочника. Над тюрьмой в безоблачном небе кружит красный самолет метеорологической станции с ближнего аэродрома.
В тюрьме тоже царит праздничная тишина.
Одиночники, скрестив руки, сидят на своих табуретках и мечтательно смотрят в небо сквозь решетки окон или беспокойно шагают взад и вперед.
Заключенные темных карцеров, скрючившись, как всегда, в каком-нибудь углу, грезят о свете и солнце, о деревьях и птицах. Они слепы. Они не знают, как прекрасен этот осенний воскресный день.
У Хармса воскресное дежурство. Он играет на органе в тюремной школе. Молчаливая тюрьма наполняется торжественными звуками. В органе испорчено несколько труб, и некоторые клавиши издают лишь какое-то шипенье. Хармс осматривает орган и видит, что многих труб не хватает.
— Ну, это уж слишком! — возмущается он и идет в караульную поделиться своим открытием с Цирбесом.
— А ты разве не знаешь? — удивляется Цирбес. — Ведь там прекрасное олово. Мы из него заказываем броненосцы. Замечательно получается! Некоторые из четвертого отделения делают их поразительно искусно.
— Что вы заказываете из органных труб?
— Броненосцы… Модели «Потемкина». Надо бы тебе их посмотреть. У Тейча есть один и, кажется, у Мейзеля.
— Но ведь это значит попросту ломать орган.
— Уж не считаешь ли ты, что концлагерь — это концертный лагерь? Органная музыка… Подумаешь!
— И это делается с разрешения коменданта?
— Да что с тобой, наконец? Точно это государственное преступление! Знает ли об этом комендант? Понятия не имею. Очень возможно, что у него самого уже есть такая игрушка или же он ее заказал. Спрос на нее большой!
Хармс возвращается в школу. Он долго осматривает поврежденный орган, чтобы узнать, каких труб не хватает и какие испорчены, берет аккорды. В то время как он погружен в это занятие, снаружи раздается выстрел.
— Вот те на! Кто стрелял?
Он бросается из комнаты. Цирбес тоже в коридоре. Они бегут во двор. Часовой у стены показывает вверх.
— Что? Где? — кричит Цирбес.
— «А-три», четвертая камера.
Цирбес и Хармс мчатся вверх по лестнице, в отделение «А-3». Уже в коридоре слышны стоны.
— Ну да, здесь!
Заключенный в камере семьдесят четыре лежит под окном подстреленный, не мог оторваться от окошка…
Цирбес отпирает дверь. Раненый, совсем еще молодой человек, лежит на полу, держится обеими руками за голову и стонет. Караульные подходят к нему.
— Что, попало? Ну, покажи!
Заключенный отводит от лица окровавленные руки. Рана навылет. Пуля попала под челюсть и вышла ниже левого глаза. Кровь так и хлещет.
— Вопреки запрещению смотрел в окно?
Раненый глядит на вошедших расширенными от ужаса и боли глазами и кивает головой.
— Хорошенькое, дельце! Сам виноват! Ведь ясно сказано: выглядывать из окон запрещено.
Цирбес и Хармс стоят в нерешительности.
— Скверное дело! Из-за этого идиота наживешь еще неприятностей.
Цирбес смотрит на Хармса:
— Что же делать?
— Сведем его вниз и вызовем фельдшера. Что же еще?
— Ты можешь подняться? Ну так вставай, идем!.. Возьми полотенце и прикрой лицо, а то изгадишь коридор и лестницу.
Раненый, скорчившись от боли и тихо стеная, плетется за дежурным вниз по лестнице в отделение «А-1».
— Становись тут! — Цирбес указывает ему место у стены. — Или сядь на пол, если не можешь стоять.
Заключенный соскальзывает по стене на каменный пол, прижимая к лицу пропитанное кровью полотенце. Он не жалуется, не кричит, и сквозь полотенце прорывается только монотонный стон.
— Фельдшера нет, — говорит Хармс, стоя у телефона.
— Проклятье! Придется звонить доктору Гартвигу.
— Какой номер?
— Откуда я знаю. Разве можно помнить все телефоны!.. Позвони-ка еще раз туда, напротив. Если нет фельдшера, пусть придет кто-нибудь другой… Кто может сделать перевязку.
Проходит час. Никто не идет помочь раненому. Он лежит, прислонившись к коридорной стене, и стонет:
— Помогите же! Помогите!
Цирбес и Хармс запирают дверь в караульную. Всхлипывания и стоны переходят в громкий жалобный крик:
— Помогите! Помогите!..
Обершарфюрер Хармс выходит в коридор.
— Да, мой милый, теперь ты чувствуешь, что это такое. Вот так лежали наши товарищи, подстреленные вами. Они околевали в таких же мучениях. Вспомни Гейнцельмана. И пусть ваш брат не ждет от нас пощады!
— Помогите же мне!.. Помогите!..
Хармс уходит. Через несколько секунд по тюрьме снова разносятся звуки органа. Но они не могут заглушить вырывающегося в предсмертном страхе воя:
— Помогите!.. Помогите!..
Тогда Хармс в порыве веселого цинизма и легкомыслия переходит на мелодию модной песенки:
Мелодию нарушают сипящие звуки испорченных труб. И эта органная какофония сливается со стонами, криками, мольбами раненого:
— Помогите, помогите, помогите!..
В двери камер летят табуретки.
— Бандиты! Убийцы! Палачи! — разносится по коридору.
Часовые бегают по двору с направленными на окна винтовками. Цирбес и Кениг, караульный из корпуса «Б», перебегают от одиночки к одиночке, грозят расшумевшимся заключенным поркой и карцером.
