смотрят на него и поднимаются вверх по ступеням в тюремное здание. Ленцеру становится как-то не по себе. Его охватывает леденящее беспокойство, Оттен и Крекер входят в караульную, Ленцер стоит у стола и вопросительно смотрит на них.
— Вы арестованы, Ленцер. Ваш револьвер!
Ленцер совершенно спокоен. Он улыбается товарищам, стоящим перед ним с окаменелыми лицами. «Ну, что ж, дело лопнуло. Бомба взорвалась. Ладно, посмотрим, что будет дальше». Он расстегивает ремень и, с улыбкой, подчеркивая официальное «вы», спрашивает:
— По чьему распоряжению вы действуете?
— По распоряжению коменданта, — отвечает один.
— Ага!
Ленцер передает Оттену свой пояс с кобурой, достает из кармана ключ от камер и отдает ему же.
— А дальше, милостивые господа?
Оттен бросает на него уничтожающий взгляд.
— Следуйте за нами.
В коридоре Крекер зовет дежурящего в отделении «А-2» Хармса. Он сообщает ему, что тот должен принять на время и отделение «А-1». Затем оба становятся по бокам арестованного и ведут его через тюремный двор в комендатуру.
Ленцер стоит перед комендантом. У двери — Дузеншен и Мейзель. Ленцер бросает взгляд на Мейзеля. Тот смотрит широко открытыми, умоляющими глазами и сжимает губы. Он бледен, как стена, у которой стоит.
Комендант сидит за столом и читает какую-то бумагу. Не поднимая головы, он пронзает взглядом Ленцера.
— И ты был заодно с коммунистами?
— Нет, господин комендант.
— Нет? Ты не делал покупок для заключенных и не доставлял контрабандой в лагерь?
— Так точно, я это делал, господин комендант.
— И это называется: не быть заодно?
— Нет, господин комендант.
— Так!
— Господин комендант, я покупал заключенным табачные изделия, чтоб заработать немного денег. Вот и все. Больше у меня с ними ничего общего не было.
— Ты выносил письма и сообщения из тюрьмы?
— Нет, господин комендант.
— Но у меня есть доказательства.
— Этого не может быть, господин комендант. Я этого никогда не делал и не сделал бы.
— Сколько времени ты занимаешься покупкой табака для заключенных?
— Всего несколько недель, господин комендант.
— Ведь ты знаешь, что это запрещено. Не правда ли?
— Так точно, господин комендант.
— А знаешь ли ты, болван, — кричит на него комендант, — что я могу тебя предать военно-полевому суду?!
Ленцер молчит.
— Тебя надо было бы расстрелять за нарушение дисциплины! С такими, как ты, расправа будет еще почище, чем с коммунистами, можешь быть уверен!.. Что ты еще скажешь?
— Ничего, господин комендант.
— Штурмфюрер, что нам с ним делать?
Дузеншен в замешательстве. Всего две недели назад он представил Ленцера к повышению. Теперь в его присутствии комендант хочет заставить Дузеншена вынести приговор. Он размышляет.
— Господин комендант, я предлагаю: немедленно убрать его из дежурной команды лагеря и поставить вопрос перед высшим командованием об исключении из рядов морских штурмовиков.
— Ну, а вы? — обращается он к Мейзелю.
Тот еще в большем замешательстве, чем Дузеншен. Он бросает взгляд на Ленцера, который не спускает с него глаз, и говорит, заикаясь:
— Я… я присоединяюсь… к мнению… штурмфюрера, господин комендант.
По лицу Ленцера пробегает презрительная усмешка. Мейзель покраснел до корней волос и смотрит на него, не отрывая глаз.
— Я еще подумаю об этом… Посадите его в карцер.
— Слушаюсь, господин комендант!
Щелкают каблуки, все трое по-военному делают поворот. Ленцер выходит из комнаты. Дузеншен и Мейзель идут за ним.
— Стой здесь! — приказывает Дузеншен.
Несколько секунд он стоит перед Ленцером и наконец изрекает:
— Сволочь!
Ленцер слегка пожимает плечами, делает гримасу, которая должна выразить сожаление по поводу случившегося, но молчит.
— Отведи его вниз!
Мейзель и Ленцер проходят через переднюю и спускаются в подвал, где находятся арестантские карцеры.
— Роберт, не выдавай меня, — шепчет Мейзель своему арестованному. — Ты об этом не пожалеешь. Я дело поправлю… Я помогу тебе во всем, в чем только можно будет… Только молчи!.. Ведь этим ничего не изменишь.
Ленцер молча шагает рядом.
— …Я предчувствовал, что в один прекрасный день это выплывет наружу. Не нужно было затевать такое дело. Постарайся разузнать, кто нас выдал.
— Да… Ну, а если дознаются про письмо… про письмо этого Фишера?
Наконец Ленцера взорвало:
— Ну, уж это твое дело! Я к этому не причастен и ни в коем случае не позволю сваливать все на меня.
— Да… да… да… — бормочет Мейзель. — Этого… этого я от тебя вовсе и не требую.
Мейзель запирает Ленцера в пустую холодную камеру, в которой нет ничего, кроме длинных деревянных нар. Окошко только на четверть выше земли, четыре голые стены освещаются сумеречным светом.
— Тут уж я ничего не могу сделать, — говорит Мейзель, выходя из камеры.
— Папиросы при тебе?
— К сожалению, нет.
— Тогда достань мне несколько штук.
— Да, да, я сейчас приду.
Мейзель запирает дверь и быстро удаляется.
Ленцер влезает на окно, чтобы посмотреть, кто сегодня дежурит во дворе. Он узнает Крамера, который его терпеть не может.
— Ко всему еще и это! — вырывается у него, он бросается на деревянные нары.
На следующий день освобождают шестьдесят человек. В течение ближайшей недели ожидаются дальнейшие освобождения. Среди заключенных царит сильное возбуждение. Каждый надеется, что и его освободят. Это разрушает солидарность. Добровольная дисциплина ослабевает. Учащаются ссоры, некоторые упрекают друг друга в преступлениях. Староста Вельзен снова и снова пытается уладить ссоры и сохранить в камере дух товарищества.
На другой день после выборов в общую камеру № 2 помещают молодого рабочего, который, как член рейхсбаннеровской группы, работал вместе с коммунистами своего района. Он знает Шнеемана, и между
